Фотовыставка Валерия Ведренко, которая по сути открыла 2011 фотографический год, привлекла внимание всем, чем только может привлечь экспозиция - тема, решение, материал. На документальных снимках - Полесье 30-летней давности. И, что совершенно неожиданно для автора, - абсолютный минимум фотопластических средств. Да и тот, что присутствует, скорее вынужденная необходимость. Обо всем, что касается выставки и представленных фотографий - в интервью с автором.
- Сошлось разное. Закончил фотопластическую серию.
Хотел показать в Музее современного искусства - мне ответили, что с удовольствием,
но через год. Появилось свободное время.
А еще я начал ходить в Клуб и появилась мысль, что туда надо вступить.
Знаковое место для Минска, важное - для фотографов.
По условиям, чтобы вступить в Клуб надо сделать выставку.
Показывать там фотопластику не хотел. А я человек немолодой.
И явно у многих крутится на языке вопрос, что я делал до цифры.
Стал перебирать архив.
И так получилось, что того, что можно показать людям, и набралось на выставку.
Решил придать фотографиям определенную форму,
ведь там были и узкая пленка, и широкая, и слайды. Все в ужасном состоянии! - А что это за фотографии и как они у Вас появились?- Это материал, собранный во время поездок рабочей группы
по созданию Музея народной архитектуры и быта.
Мы ездили в экспедиции по Западному и Восточному Полесью.
Задачи снимать художественную фотографию не было. Главное -
найти, обмерять, зафиксировать. Отношение к материалу - соответствующее.
Пленка лежала под ногами, перебрасывалась со стола на стол, никто по полгода не атрибутировал ничего.
У нас был молодежный состав.
Никакой ценности эти фотографии для нас не представляли.
Надо было успевать из одной командировки в другую. Мы собирали то,
что сейчас в ужасающем состоянии находится в Строчице.
У нас был фотограф в группе. Он и снимал. А мы так, фиксаторы.
Я тогда думал, что моя жизнь свяжется с кино, и к фотографии серьезно не относился. - Какие остались впечатления от тех поездок?- Полесье меня разочаровало.
У меня был выбор - мог заниматься Гродненщиной, Витебщиной или Полесьем.
Конечно, я выбрал Полесье. Колдуны, колдуньи, волшебство, язычество…
Я был просто в шоке первые полгода. Ничего этого там не было!
Мы ездили по самым глубинкам, по самым болотам, куда добраться можно разве что зимой.
Полесье, особенно Восточное, полностью выпалено.
Послевоенные постройки, одна на другую похожие деревни, ни одной церкви…
Домики и люди. Бедное все. Скудость… Народное искусство, изба, причудливые вещи -
ничего нет. Смотришь у литовцев, поляков, украинцев - да, было.
Здесь ничего этого не осталось. Все абсолютно функционально!
А мы находили вещи начала XX века! Да, были пластические вещи, когда работает материал.
Но декора не было! Меня это достаточно охладило…
Люди жили очень бедно. Но на редкость добрые.
Когда узнавали, кто мы и зачем приехали, очень переживали, что им нечего дать!
У них все пластмассовое, стеклянное… Уговаривали «хоть поесть».
Но даже то немногое, что мы собрали, - это хороший материал.
А после Чернобыля оттуда ничего уже нельзя вывезти.
- С чего началась история Музея? Когда и почему было принято решение его создать?- В 1980 году была Олимпиада.В 1976 году чиновники решают: «А что показать, кроме Брестской крепости?».
Решили, что надо сделать такой музей. Думали, что его сделают за 3 года.
Выделили 120 гектар земли… Не будь Олимпиады, не было бы и музея.
К 80 году стало понятно, что это огромный проект! Экспедиции, обработка материалов,
вопросы консервации и реставрации…
Как только поняли, что в Олимпиаде не успевают - резко сократили финансирование.
Людей, конечно, так не разгонишь. Да уже и работа какая-то сделана.
Но деньги давать перестали.
Результат налицо - уже в прошлом году Музей в Строчице ставили в список на срочную реставрацию! А все потому, что сделано не от внутренней потребности.
Все, что могли, мы собрали.
Одновременно с нами собирали и из Академии, и из Национального музея, и из Исторического. Но больше всех вредили киношники.
Они приезжали с наличными деньгами, скупали уникальнейшие вещи и использовали в съемках. Был случай с одним из фильмов. Сцена, в которой было использовано много этнографии
и по ней ехал танк, снималась с оригинальным материалом.
- Вы что-нибудь знаете о судьбе собранных Вашей группой материалов? - Сложно сказать. Я был года 4 назад в Строчице. Все знакомое, все родное.
Но экспозицию уже делали не мы. Я там смог пробыть час, не больше. Очень больно.
С теми же затратами и усилиями можно было сделать что-то более убедительное.
По большому счету это должен быть центр народной культуры.
И по идее, туда должна выезжать половина города!
Не знаю, возможно, руководство не заинтересовано в этом.
Останови кого на улице и спроси про Музей - его никто не знает.
Зато знают телевизионщики, киношники, снимают свои материалы там,
когда нужен народный колорит. Ради этого Музей, видимо, и создавался…- Возвращаясь к фотографиям. В какие годы они были сняты?- 81-83 года. Ездил я с 76 года, а в Музее работал до 84 года.Съемок было очень много! Снимали все, кто ездил.
3 отдела, группы были по 10-12 человек. 3-5 командировок в месяц.
3-4 пленки у каждого с каждой командировки минимум. Активного сбора - порядка 5 лет.- Это около 8 000 пленок. А где они все?- По идее, они все должны быть в фондах Музея.
Но, вспоминая, как шел учет этих материалов, скорее всего такого количества нет.
После каждой поездки писался отчет. Я себе в них позволял отступления и лирику.
К отчету прилагались фотографии и негативы.
Так вот, через 3 года после ухода я встретил одного человека с Беларусьфильма,
который мне сказал: «Читал твои отчеты, они все отличные! Зачитывались.
Но. Читать-то мы читали, а вот фотографий и негативов нет». Это было еще в 90-е годы.
Говоря о себе - я вижу, насколько был фотографически бескультурен.
Я не знал, что такое хорошая фотография.
Ведь кроме «Чешского фото» и «Советского фото» я ничего не видел, дитя своего времени.
Да и меня больше интересовала фотографика, девушки, пейзажи, романтика.
Серьезной фотографии такого плана я нигде тогда не видел.
И я себе не представлял, как это можно сделать.
Сейчас я понимаю, что там надо было просто снимать, снимать, снимать. Еще один момент - если бы я был сразу заточен на фотографию,
я бы придавал этому больше значения. А так как я тогда метался между живописью и кино,
к фотографии относился легко.
Можно снимать - снимаю, можно не снимать - не снимаю.
Были встречи в Пинском районе со знахарями, где у меня были попытки портреты снимать.
Но они сразу запрещали съемку.
А то, что там таких людей много - это факт. Простой пример.
Поехали девушка-этнограф и я.
Работа простая - едешь, ходишь по хатам, спрашиваешь, у кого что есть.
Дальше все зависит от того, насколько сумеешь расположить к себе человека.
Приходим в одну хату, выходит женщина, лет за 60. Со странной улыбкой, будто все-все знает.
Я начал рассказывать, кто мы и что. А она, мол, нет, у меня ничего нет.
И вряд ли вы тут что-то найдете. Нет, так нет. Мы собрались уходить.
Она остановила девушку. А мне сказала: «А ты стой».
Девушка пошла к ней.
Вернулась и сказала: «Она мне рассказала про меня за 10 минут и про болезни и все-все-все!». Полесье - это свой мир. Тебя из него не выталкивают,
но ты понимаешь, что там тебе делать нечего.
Мы встречались с одной семьей.
Муж и жена лет по 40. Видно, что люди живут вместе и давно.
Как они смотрели друг на друга! Как они обращались друг к другу!
Это была такая любовь, такая деликатность, трепет.
Было видно, что это не на публику. Женщина была очень красивая!
С невероятно белыми зубами, что редкость на Полесье.
Мы хорошо пообщались, что-то у них купили, что-то они подарили.
Уже выходили из хаты и я спросил разрешения их сфотографировать.
Я увидел такой испуг на их лицах! Отказались наотрез.
В одной из соседних хат я спросил про этих людей, рассказал, что отказались фотографировать. Мне объяснили, что они никогда не фотографируются.
Они считают, что кто-то сфотографирует их счастье. - Нет ли сейчас желания съездить по тем же местам? Может, что-то переснять?- Конечно есть.
Я недавно узнал о художнике Язэпе Дроздовиче, что он ездил на Пинщину и фотографировал.
Хочу поднять материалы, что и где он снимал. И попробовать проехать по этим местам.
Надо обязательно снимать то, что уйдет! «Евроремонт» уже многое уничтожил.
Даже когда я ездил - уже многое угадывалось лишь с трудом.
Мы заезжали на самые далекие хутора. Там война очень прошлась…
Что-то сохранилось разве что в хозяйстве, в хлевах.
Я видел ступы деревянные, на треногах, диаметром в полтора метра.
Смотришь археологию - и видишь что-то похожее 5-7 тысяч лет назад.
Конструкция всего этого - архаика в чистом виде!
Полесье - очень законсервированное пространство. Поэтому там обряды сохранились, знахарство…
Отношения с природой выстроены на интуитивном уровне.
Это как способ самовыживания. - Какие фотографии из этой выставки наиболее ценны?- Они все ценны в одинаковой степени. Они разные эмоционально.
Самая неожиданная и веселая - это с дедом со скрипкой.
Мы случайно зашли в хату, вполне современную.Просто спросить дорогу. Заблудились.
Зашли, дед сидит на стульчике, смотрит.
Спросили, как ехать.
А он будто и не слышит. Подскочил, побежал к стенке.
Возле нее - лавка. Он на нее вскочил, на стене - рамка с фотографиями.
Достает оттуда… скрипку! И как стоял на лавке - так и начал «пиликать».
Я смотрю, от счастья чуть не плачет.
Глаза сияют как два солнца! Его слушают!
Тут он говорит: «Сам сделал!». Смотрю - топором сделана!
Кленовая фанера, на профиле - банка от селедки, гриф - палка какая-то струганная.
Склеил смолой, струны сделал из кабеля. А мелодия есть! Хотя и тихая.
Этот комариный писк очень тронул.
Я представил, как живут эти люди. Из чего состоит их день.
Ведь ничего хорошего! Хозяйство, огород… Живут себе люди и живут.
И вот эта попытка сделать скрипку, желание какой-то радости в человеке есть.
Я спросил, где он учился. А он нигде не учился.
Надо было, конечно, снимать его сразу.
Я вспоминаю этого дедка и думаю, что какие-то вещи, которые озадачивают, разные проблемы - вовсе и не проблемы…
Глянешь на фотографию - и баланс восстанавливается…***
Я поехал в костелы снимать старые католические облачения.Приехал в один. Ксендза не было, служка только.
Лицо у него как у типичного «западника». Это было в районе Берестовицы.
Он мне выносил эти орнаты, я снимал на слайды. Спросил, можно ли его сфотографировать. Отказался наотрез!
Это ведь сейчас все нормально - костел, церковь, пришел, поговорил…
Тогда церковные и костельные люди воспринимались властью как антисоветчики.
Как они прятали эту веру, сохраняли…
Сколько я с ними сталкивался, такое ощущение, что общаешься с затравленными людьми.
Это были люди, которые очень мешали власти. Так что на контакт они не особо шли.
Я очень хотел снять его портрет.
А орнаты он показывал над головой, лица не видно.
Я думал, как же сделать так, чтобы он показал лицо. Решил задать самый простой вопрос: «Сколько вам платят в костеле?».
И он сразу выглянул и спросил: «А на што табе?».
В этот момент я его и снял. ***
Еще один портрет, который мне очень нравится. И он развеял миф о здоровом образе жизни в деревне - молоко, свежий воздух…
Это портрет женщины. Встретили ее совершенно случайно.
Подошла к нам со свертком. Думал, она ребенка несет.
А там была бутыль здоровая, с самогоном.
Она мне очень понравилась лицом, типичная полешучка. Никак не мог понять, сколько ей лет.
По разговору - не пожилая. Внешне…
Стесняться я там разучился и спросил напрямую, сколько ей лет.
Она ответила - 52.
Я позже понял, что в деревне после 30 лет люди быстро и сильно стареют.
Все сдерживающие моменты в виде семьи и детей заканчиваются,
и им становится все равно. ***
За Слуцком начинается Полесье. Это поле до горизонта.Все ровное. Дорога клином и больше ничего. Деревни - огромные.
Есть очень красивые, живописные. Оздамичи, Ольгомль…
А так - дорога и вдоль дороги много домов.
Деревни редкие, но крупные, на несколько тысяч домов.
А самый центр Полесья - Лельчицкий район.
Подъезжаем к деревне, которая в войну сгорела. Но с войны прошло же уже 45 лет!
Подъезжаем, огромная деревня. До горизонта - хаты, соломенные крыши.
И ни одного дерева!
Я вспомнил старые дореволюционные фотографии.
Да, дома другие. Но состояние осталось то же. Садов нет.
Земля, хата, человек, скотина. Все!
Деревни, скажем, Западной Беларуси - совершенно другие.
Там сильно работает костел. Другая культура. Это словно две страны.
Восток - социальных и смысловых ориентиров нет. Только колхоз.
Живи, ешь, работай, пей.
Тогда я реально увидел, что такое Беларусь и «народная» власть.***
Это в Пружанском районе. Бывает проедешь 20 деревень и они - никакие.А бывает - попадаешь в одну и…
Шаг - снимай, шаг - снимай.
Из последнего дома вышли, туман, сумерки. И вижу - это дерево.
Все кругом четкое, однозначное. А оно - какое-то живое, болезненное.
Когда я на него посмотрел, я понял - приеду в Минск и женюсь. Что и сделал...***- Испытывались ли какие-то особенные эмоции при подготовке этой выставки?
И будет ли продолжение?Что касается выставки - я был в ней уверен.
Уверенности мне придало то, что я сегодня лучше знаю фотографию
и чем она должна заниматься. Эти фотографии я выполнил честно как фотограф.
Что получилось, то получилось.
Это не выставка художественной фотографии.
Да, я ей старался придать художественную форму, т.к. разные исходники.
Это документальная фотография. Правда о той истории, о тех людях, о той земле.
Мой долг тут выполнен. Я не переживаю за успех или не успех.
Я просто уверен, что сделал все правильно.
Продолжение может быть в виде фильмов.
Я тогда снял несколько лент, они все сохранились. p.s. Вместо послесловия- Зачем сегодня восстанавливают усадьбы и замки?
Самопальным фуфлом стены завешивать? Частушки петь? «Рыцарские» бои имитировать?
Ведь в Коссово были аквариумные полы! Была сельскохозяйственная школа,
которую знала Европа! Усадьба в Жемыславле была завещана Виленскому университету!
Там надо научные центры и творческие вузы открывать.
Мы же ничего не знаем о шляхте.
Надо мозги восстанавливать!
Беседовали: Елена Кушнир, Сергей МихаленкоФото: Валерий Ведренко
Портрет Валерия Ведренко: Сергей Пилипович
смотреть серию «Архив. Полесье. Конец XX века»Таня Федоренко: «Возвращение истории» >>>
Источник: znyata.com
