Остается одно – искренность. Сергей Брушко

Поднять документальную фотографию до уровня высокого искусства – редкий дар. И этим даром был наделен выдающийся белорусский фотограф Сергей Брушко. Ему удалось не только запечатлеть подлинные события из жизни Беларуси, но придать публицистике глубокое философское звучание и представить документы времени в потрясающей художественной форме.

Из цикла «Встречи с легендами»



Из цикла «Встречи с легендами».

Беседа о Сергее Брушко с сыном Дмитрием

- Дима, как появилась фотография в жизни твоего отца?

- Был Дом Культуры в Городее, а там - фотоклуб.
Отец загорелся этим делом, учился хорошо (золотая медаль).
Мой дед, его отец, стоял на сельских устоях, хороших, крепких.
Свой кусок земли, урожай…
Увлечения отца он не понимал до тех пор,
пока в Художественном музее не открылась персональная выставка.
Это был уже 98 год. Совместный проект со швейцарцами «У пошуках Беларусi».
А в Городее отец зарабатывал на фотографию снимая свадьбы, похороны в деревне.
Показывал слайды на деревенской дискотеке.

- А что он показывал на дискотеке?

- Пейзажи, цветочки.
Медленный танец и тут же фоторяд.
Отец ездил в Ригу, Вильнюс, покупал фотожурналы.
Очень болел этим.
То, что он стал фотографом-профессионалом - это чистая случайность.
Когда закончил школу - подал документы на геофак.
Ему не хватило для поступления одного балла.
Дед, когда узнал о провале, был очень зол.
Бабушка отца предупредила об этом.
Отцу надо было где-то переждать этот гнев.
Он жил и ночевал в фотолаборатории Городейского ДК.
Несколько недель!
В конце концов дед его выловил и сказал: «Иди домой!».
Потом отец поступил в ПТУ в Молодечно на фотографа-технолога.
Он особо не понимал, зачем туда пришел, так как все уже, в принципе, знал.
После была армия, распределение в Солигорск,
где он познакомился с моей мамой.
В Солигорске была районная газета «Калийщик Солигорска».
А он на «Вилии» снимал портреты бытовые.
Завязались знакомства, отец начал сам ходить-снимать, начал что-то показывать.
Стало получаться.



В итоге его пригласили в газету.
Как бы уже не те деньги, но зато газета.
К этому времени отец окончательно решил, что будет фотографом.
Из Солигорска он начал высылать фотографии, в том числе в Минск.
Это еще были советские времена, когда прописка была очень важна!
Даже несмотря на то, что он работал в газете ЦК ВЛКСМ «Чырвоная змена»,
отца прописали только через знакомых.
Прописка была липовая, жить было негде.
Жил в лаборатории «Чырвонай змены»,
где через стену ощущалось метро, станция «Академия наук».
Продолжалось это достаточно долго.
Я приезжал в Минск на каникулы, отец брал ключи у Вити Драчева
либо у Тимура Гриба и мы ехали к ним домой.
Они были или в командировке, или у родственников…
Только где-то через год-два он смог устроиться в общежитие.
Это было самое веселое время, перестроечное.
Свобода уже появлялась.



«Чырвонай змене» позволяли делать национал-демократические выпады.
Отца периодически вызывали в ЦК.
На моей памяти был один случай.
9 мая, отец приехал в Солигорск. Возложение венков к памятнику…
И как водится, потом - пьянка.
Отец мне дал какой-то фотоаппарат, «Зенит» кажется.
Пришел дед-ветеран, начал пиво пить. Мы с ним сняли этот кадр.
У меня, понятно, ничего не получилось по техническим причинам.
У него - получилось. В газете вышла карточка.
Ветеранская организация тогда написала гневную жалобу.
Отца вызывают в ЦК ВЛКСМБ на разнос, я ждал его.
Через полчаса он вышел, лицо красное, разговор явно был серьезным.



- Дима, история с трамваем. Для тех времен это была неожиданная акция.
Почему она не получила продолжения?

- Почему не было продолжения - не знаю.
Это был 87 год, мне порядка 6 лет.
Но я помню, что ездил в трамвае.
Это был рижский трамвай, в котором над окнами
были развешаны работы, размер - 24*30.
Это были городские и сельские зарисовки, пейзажи, культура…
Социальной темы там не было. Эти работы сохранились.
И надпись была «Выстава фотакаррэспандэнта «Чырвонай змены» Сяргея Брушко»
на внешней стороне трамвая.

- Это очень интересная идея. Она современная! А кто это придумал, как это согласовали?

- Я думаю, что это все происходило через газету.
Они договорились с трамвайным депо.

- На ZНЯТА в «Энциклопедии белорусской фотографии» написано, что по стилистике фотографии Сергея Брушко близки к стилистике Картье-Брессона. А были у него авторитеты, кумиры в фотографии?

- Картье-Брессон. Он говорил об этом.
Отец только один раз в жизни держал Leica.
Но всю жизнь мечтал иметь такую камеру. Дальномерную.
У него это была идея фикс в технике.
Во-вторых, если сравнивать...
Отец говорил, когда начинал учить меня фотографии,
что когда ты снимаешь, у тебя должен быть мозг холодный,
а сердце - горячее, а не наоборот.
Он так и снимал.
Отец увидел сюжет, снимает его, возвращается к нему.
Брессон как снимал? Попал в точку и снимает.
Когда отец видел что-то особенное,
он возвращался и снимал второй, третий раз.

- Мне нравится его с одной стороны субъективный,
с другой - объективный подход к персонажам.
Сергей не боялся качеств, которые обычно не выпячиваются в изображении тружеников села.

- Отец жил в деревне. Он знал ее.
Еще когда учился - много ездил, смотрел как живут люди и анализировал.
Он понимал, что именно ему не нравилось в селе.
Но он любил деревню.



















Он видел недостатки. Ему это не нравилось.
Пытался выразить, что он видел хорошего и что видел плохого в деревне.
Это холодный расчет, но пропущенный через сердце.

- Сергей Брушко - репортажный фотограф. Но у него есть и постановочные работы. К примеру - девушка на сене. Что ты можешь сказать об этой стороне его творчества?

- Сергей Брушко - это социум, тяжелая обыденная жизнь.
Он снимал перелом в жизни страны. Фотографы так его воспринимают.
Но они видели не все его работы.
Те пейзажи, съемки девушек, которые у него есть - это совершенно другое.
Романтика, поэзия. Как он говорил: «Снимай запахи!».













Как человек он был зажатым, пропускал очень многое через себя.
Немногословный, если говорить об общении за пределами узкого круга друзей.
У него есть прекрасные пейзажи, снятые на «Мамию».
Есть съемки на участке у бабушки.
Там стояли 3 дома.
На чердаке можно было найти много старого -
колеса от телеги, сено, гарбузы, дрова, чеснок-лук.
Он периодически туда заходил и из этого есть целая серия.
Фактически - концептуальная фотография.
Это другой Сергей Брушко, которого пока никто не видел.

- С кем Сергей дружил?

- Из фотографов - с Анатолием Клещуком.
Они могли по телефону часами общаться.
А могли и просто молчать по телефону же.
Тесная фотографическая связь.
Еще из друзей - Сергей Гриц. Несмотря на то,
что Сергей именно репортер,
а Толя еще более был завязан на деревне и других моментах.
В старые времена дружил с Тимуром Грибом, Виктором Драчевым.
Хотя, отношения были достаточно специфические.
Виктор Стрелковский помнится…
В Доме прессы была фотолаборатория, все фотографы сидели на 1 этаже и много общались. Это была почти одна семья. Коммуналка.

- Многие из тех, кого ты назвал, так или иначе работали с чернобыльской темой. Что для него было максимально важным в этом материале? Удалось ли ему это сделать, как он сам оценивал?

- Проект отца со швейцарцами (2 писателя, 2 фотографа,
с белорусской стороны снимал отец, со швейцарской - Хуго Йоги)
был признан в Европе.
Рассказывали, что публика выходила со слезами с открытия.
Книга, которая вышла, пользовалась успехом.
В конце 80-х перестройка и определенная гласность появились.
Об этом молчать уже нельзя было.
Отец снимал выселения, когда люди прощались со своими домами.
Первая карточка, которая была очень известна -
фотография с брошенной куклой.
«Чернобыльскi шлях» тоже был…













Сам отец об этих работах молчал.
Он долго готовил этот проект. Очень долго.
Отец уже понимал, что он болен.
Печатались работы в лаборатории Толи Клещука.
Отец иногда уже просто не мог ходить.
Он ползал. Чтобы напечатать, высушить.
Руки не слушались, не держали пинцет. Но он продолжал.
Доставал архивы, расставлял работы.
Он хотел этот проект довести до конца.
Когда все закончилось - он был рад.
В книжку попали в итоге не все чернобыльские работы…
Но отец был счастлив, что он это сделал.
Кроме архивов отец года полтора ездил туда доснимал специально.
Все остальное забросил.
Материалы выставки - тяжелый вопрос.
Когда отец умер, я отвез эту выставку к бабушке в деревне.
Это были рамы 50*70, штук 70. Везти было некуда.
Отцовский дом - это последнее место, куда это можно было отвезти.
Я разобрал архив и вместе с выставкой отвез в деревню.
Что мог возить с собой по квартирам - я оставил.
Когда умерла бабушка - там остались хозяйничать дальние родственники,
которые сожгли архив и выставку.
Никто ничего не спросил.
Просто сожгли.
Оставили только стекла.
Я приехал через 2 месяца после смерти бабушки.
Это был сильный удар для меня.
С проекта остались негативы и кое что из материалов.

- Выставка проходила в художественном музее. Почему они оказались ненужными ни государству, ни союзу журналистов?

- Выставка была организована при частном финансировании.
Фотографии - это собственность фотографа.
Швейцарская часть осталась у швейцарского фотографа,
белорусская - у белорусского.

- Дима, а болезнь отца врачи как-нибудь связывали с Чернобылем?

- Отец болел синдромом Рейно,
это постоянное сужение сосудов.
Кто-то из врачей ссылался на Чернобыль.
Кто-то ссылался на то, что его могли заразить при мелкой операции в 94 году.
Плюс, возможно, он не жалел себя.
Это может появиться и при сильном переохлаждении, и при стрессах.

- А были проекты, которые отец хотел реализовать, но не успел?

- Уже ближе к концу он хотел уехать в деревню и снимать своих соседей, друзей...
Что-то похожее, что делал Судек.
Отец хотел выставиться за рубежом.
Он умер, фактически, печатая вторую выставку.
Та же чернобыльская тема.
После похорон мы решили закончить этот проект сами.
Толя Клещук с Виктором Стрелковским допечатывали его выставку.
Экспозиция состоялась, в Германии.
Как все прошло - не знаю.
Это было очень сложное время для меня.
Я в Минске остался один. Ближайший близкий человек - в 120 километрах.
Кроме как от отца настоящей поддержки ждать было неоткуда.

- У тебя не было мысли заняться другой профессией?

- Я учился в Солигорске и жил с мамой.
Крику было много за тройки.
А мне хотелось рисовать.
Я пошел сам в художественную школу и поступил.
Закончил с красным дипломом.
Когда отец увидел это - вопрос про общеобразовательную школу отпал.
В 10 классе я приехал в Минск и хотел поступить в Глебовку.
А отец как-то открывает книжку для поступающих, тыкает пальцем и говорит:
«Ты будешь поступать сюда».
Выбрал в нынешнем технологическом колледже на специальность «фотограф».
Из Глебовки документы пришлось забрать.
Отец сказал, что я еду сюда не учиться, а обрастать знакомствами.
На 3 курсе в «Знамени юности» освободилось место.
Об этом мне отец сказал и предложил попробовать. В соседней лаборатории начинал работать Саша Конотоп рядом с Колей Леоновым.
Отец кричал на меня очень много. Шуму было много!
На весь этаж!
И Коля Саше говорил: «Слушай и учись! Мастер уроки дает!».
А я когда выходил после таких «обсуждений»,
Витя встречал и спрашивал со смехом: «Ну, как уроки?».
Когда отец умер, я понял, что другого пути уже нет.

- Чем тебе дорога профессия фотографа?

- Я своими глазами вижу жизнь.
Но есть корпоративная этика, корпоративный взгляд на события.
У каждого издания свое позиционирование.
Мне уже хочется свое выразить. Но пока такой возможности нет.

- Отец общался с фотоклубом «Мiнск»?

- Если честно, я не в курсе.
Отец был человеком, который не вступал никуда.
Даже в Союз фотографов он не вступал.
Это просто был принцип. Он держался от этого как можно дальше
и считал, что каждый должен идти своей собственной дорогой.

- Твой отец - профессионал, высокого уровня.
Прибалтийских грандов знают все, твоего отца - нет. Хотя ни по качеству,
ни по масштабу, ни по уровню фотографии Брушко ничем не уступают!

- Когда отец был болен, он бросил одну фразу:
«Квартиру в Минске оставь моей второй жене и не трогай.
Заберешь мой архив. И потом узнаешь, как им пользоваться».
Я так и сделал.

Из беседы с Анатолием Клещуком

- Вы - яркий фотограф. И Сергей - яркий фотограф.
Я знаю, что такая дружба бывает редко... Как вы дружили?

- Про особую дружбу я бы не сказал,
потому что сам не знаю, что это такое.
Мы хорошо контачили, особенно в последние годы.
У нас часто вместе были выезды.
Я чувствовал, что у него свой взгляд.
Даже если мы где-то остановились, он брел куда-то,
Где, вроде и снимать нечего.
А потом смотришь карточки - есть!
Мне казалось, что это очень простые вещи,
но Сергей мог увидеть особенности в обычном.
Всегда было о чем поговорить, о чем помолчать.
Хотя, в определенной степени он был скрытным.
Когда-то еще в старом Доме прессы мы работали вместе в одном подвале…
Сергей очень любил кофе.
У него была кофемолка, которой надо было вручную молоть.
Пил всегда из маленьких чашечек. Засиживались мы у него…
Туда иногда заходили другие фотографы. Драчев, Шаблюк…
Заходил и Валентин Жданович.
Мэтр! Друг всех наших писателей.
Он себе позволял зайти только к Брушко.
Это говорило о многом!
Я сам Валентина видел в жизни несколько раз. А они общались…
Он ценил Сергея.
Может по отношению к жизни, может по фотографии, может просто как человека…

- Фоторепортеры не очень замечали фотоклуб «Мiнск»?

- Был фотоклуб «Мiнск».
Но был он не для всех. Поучился, пообщался…
А потом попадаешь в другую среду, и там уже другое.
В Клубе - разговоры, интересные, увлеченные.
А тут надо ездить и делать работу.
В редакции совсем на другое обращают внимание -
корова не та и не там стоит.
А в Клубе - об искусстве.
Попробуй редактору сказать про искусство!
Я сам когда-то в Клуб ходил, еще Аркадий Бирилко там был…
В газете жизнь нормальную никто не снимал,
а надо было делать какую-то картинку,
выстроенную по определенным правилам.
И композиционно, и идеологически.
Помню, приехал в командировку, был сильнейший иней.
На одном дереве сидела туча воробьев! И я начал снимать.
Руководитель хозяйства журналистке рассказывал в это время,
где какие дома будут стоять и т.д.
Журналистка увидела, что я снимаю, приехала в редакцию и сказала:
«Мы приехали делать репортаж, а он по воробьям…».
Ну, какое тут искусство?
А в Клубе делали интересные работы…
Мы удивлялись. Вроде это и жизнь, но необычно.
Сергей занимался в Солигорском фотоклубе.
Он был фанат. Он еще в школе любил фотографию. Ходил, парки снимал.
Помню, приехали к нему в Городею. А он в лице меняется.
Спрашиваю, что случилось?
А он в ответ: «Тут стояли тополя, я через них в фотокружок ходил!».
А вокруг нас - ни одного дерева и только здание стоит.

- Ваша оценка Сергея как фотографа?

- Ему никогда не надо было говорить, как снимать.
Он всегда привозил материал.
Когда вместе работали - я особо ничему и не удивлялся.
У него была своя «делянка», которую он и обрабатывал.
Знаю, что он часто был в восторге от работ московских фотографов.
Но никогда не подражал.
У него соперничество в принципе отсутствовало.
«Я могу, остальные - отстой!» - такого вообще не было!
Но он мне сам когда-то сказал, что фотограф - это волк-одиночка.
Творческий человек не хочет, чтобы ему мешали.
Сам бродишь, лазишь.
А когда какая-то тусня - надо и к разговору пристроиться как-то.
Мы и вели полубродячий образ жизни.
Мотались между городами - я в Жодино, он в Солигорск.
Я думаю, он в свое время сильно застудился,
от чего все проблемы со здоровьем и начались.
Даже если мы вместе что-то снимали -
он особо не делился, каждый снимал свое.
Сергей сам показывал, что фотограф - волк.
Единственное, что мне не очень понравилось,
что когда он делал проект со швейцарцами,
ему надо было быстро работать - съездить, отснять и в книгу.
А ведь в книгу надо отбирать по крупицам!
Здесь - он знал, что отступать некуда. Времени нет.
Надо ехать и с каждой командировки что-то везти.
Беларусь получилась вся чернобыльской.
Куда не ступи - везде Чернобыль.

- Была ли у Сергея какая-то такая идея? Главная, к которой он шел?

- Он не говорил.
Это его умение молчать, не хвастаться…
Книгой он горел!
Нарабатывал материал, стремился сделать быстрее, к дате…
Я понял, что для него это было очень важно.
Он был одним из первых, кто начал говорить о больных детях -
онкология, гематология. Это уже потом многие начали…
Его выставка была первой через 5 лет после Чернобыля.
Тишина была полная на эту тему!
Только потом Позняк начал говорить о том,
что в Воложине, Ивьевском районе и других дети болеют.
А в этих районах вообще никто не говорил о Чернобыле!
Сергей чувствовал эту боль и его снимки уже были из больниц.
Потом и мы туда толпами…
Но первым был Брушко, если по-честному.

- Последняя встреча…

- Как-то он приехал, ему надо было печатать фотографии к выставке.
У него было плохое состояние.
Мы поработали.
По-моему у него была бумага, которую не надо было сушить.
Я вызвал машину и повез Сергея через ночной город
И он мне сказал, что ему приснился сон:
стоит знакомая девушка, которая давно умерла.
Кто она ему была по жизни - не знаю.
Она ему сказала, что за ним пришла…
Видимо уже какая-то интуиция была…
Через 2 дня Сергей умер.

Из беседы с режиссером Галиной Адамович

- Галина, фильм готов. Получилось ли то, что хотелось?

- Я хотела снимать фильм про Сергея еще когда он был жив.
Мне казалось любопытным сделать фильм о стране глазами фотографа.
Именно этого молчаливого человека…
Тогда мне не дали сделать это кино.
Он умер и первые съемки пришлись на 40 дней.
Мы тогда сняли очень эмоциональный материал.
Нас никто не гнал, родственники знали, что мы - коллеги.
Снимали и сами поминки… Тогда приехали почти все минские фотографы,
которые работали в газетах.
Я все время помнила, что этот сильный материал есть.
Но для меня было большим удивлением, через 10 лет после смерти,
совершенно не хочется его смотреть.
Мне тяжело и неинтересно.
Сначала мы все это ставили в монтаж, потом убирали.
В конце концов, осталось мало. Оно дает свою эмоцию и краску.
Но сегодня интересно другое - как его работы вписываются в современность,
куда пошло время, что стало с его сыном.

- Что не удалось?

- Мне хотелось, чтобы там было больше Сергея.
За несколько месяцев до съемки
я рассказывала своему знакомому оператору про Сергея, про фильм…
Тогда в Германии очень быстро нашли деньги.
Начали что-то снимать…
А затем стало понятно, что меня используют как проводника в зону,
как человека, который показывает, как и что снимать.
Сергей это понял, когда вернулся из Германии.
И мне кажется, что это его подкосило.
То, что его использовали для своих дел.
Я считаю, что это была моя ошибка.
Мне хотелось достать кадры с Сергеем из немецкого фильма,
но мне сказали, что все стерли.
Единственные кадры, которые остались -
те, что я сняла в больнице.
Буквально несколько секунд.
Фильм начинается и кончается этими кадрами.
Когда я набрала фамилию Брушко в Интернете,
я увидела, что Дима выкладывал в ЖЖ отцовские фотографии.
Фотографии вызывали отклик молодых людей.

- А как они воспринимают эти фотографии?

- Это их трогает.
У меня остались его фотографии, огромная пачка.
Ты раскладываешь их на полу и начинает болеть сердце.
Ну, казалось бы, просто деревенские люди.
Я - горожанка.
Но оказывается, что что-то в эти фотографии заложено.
Боль и любовь того человека…
Когда мы готовили выставку 12 лет Чернобыля,
в «Зеленом кресте» у бухгалтера это вызывало другую реакцию - агрессию.
Говорила, разве он не может снимать что-нибудь красивое?
Почему он это снимает?
Зачем? И так тяжело жить…
А это 90-е годы.







Я удивилась, что оказывается, эти фото кому-то не нужны.
Они вызывают у людей нежелание их видеть.
И таких людей много.

- А когда фотограф-документалист снимает живую реальность,
должен ли он учитывать какие-то эстетические запросы зрителя?
Должен ли щадить?

- Он не снимал больные вещи.
Сергей был очень здоровым внутренне человеком.
Он просто остро чувствовал и воспринимал несовершенство мира.
Эти фотографии он не снимал, просто, чтобы показать.
А та бухгалтерша просто хотела теплой сытой жизни.









- Белорусский зритель не видит свою фотографию…

- Да, это проблема…
Но он многое не видит и не слышит.
Я часто бываю в филармонии.
Там бывают концерты, очень хорошие,
на которых людей на сцене сидит больше, чем в зале.
И я тоже думаю - неужели на 2-миллионный город нет 100 человек,
кому это интересно?
А посмотрите на Славянский базар, конкурсы красоты, чем заполнено телевидение?
Я не очень хорошо знакома с творчеством белорусских фотографов.
Но то, что Сергей оставил совершенно удивительный архив, я понимаю.
Это рассказ о стране. Эмоциональный и правдивый.
Он очень чувствовал эту землю.
Сегодня уже никого ничем не удивишь - ни ракурсом, ни техникой…
Остается одно - искренность.

Из беседы с Дмитрием Брушко

- Дима, твои ощущения от фильма?

- Я там видел очень много себя...
Что бы мне хотелось - услышать друзей отца того времени, 10-летней давности.
Сейчас они уже не те, многое забыли.

- Что вы показывали в Москве?

- В программе открытия выставки «Пресс-фото Беларуси 2010»
у нас была встреча с «известинской» школой фотографии.
Спрашивали, что такое белорусская фотография.
Стали смотреть фотографии отца…
Случилось определенное замешательство.
Они мне говорят, что, мол, у нас таких фотографов нет.
Возможно Щеколдина можно вспомнить.
Больше назвать некого.
Долго расспрашивали, что, кто, откуда.
Отец бывал в Москве, возил свои фотографии.
Но тогда они не были востребованы.
Надеюсь, моя эта поездка даст толчок книжке…

- А почему нет помощи в Беларуси?

- Все, что не касается умилительного отношения к жизни,
детей, закатов, цветов - здесь воспринимается очень сложно.
Может мне попадались не те люди,
но не работают даже личные связи.

- Попробуем представить. Книга получилась. Выставка получилась.
Кроме как сохранить память об отце, какую цель ты ставишь еще?

- Если говорить о белорусской фотографии в целом,
то в очередной раз хочется показать здесь,
что провинциальное мышление - это плохо.
Культуру Беларуси надо спасать от самих же белорусов.

- А если тебе ответят: «Ну да, мы такие…»...

- Dell выкупили весь печатный архив Magnum
за 100 миллионов долларов и передали в специальный фонд для сохранения.
Это считается очень важным.
Вот вам и отношение к фотографии.

- Ты выкладывал фотографии отца в ЖЖ. Какова была реакция?

- Сидят, молчат, смотрят…
Вижу, что смотрят много. Сотнями в сутки.
Заходишь на ЖЖ Максимишина - тоже тишина.
Как только вопрос на попсовую тему - десятки комментариев.
Тут - то же самое. Как только появляется что-то «желтое» -
появляются, вылазят…
Выставишь отцовское - снова, смотрят и молчат.

- Были практические предложения?

- Нет.

- Фотограф, как и психолог, прежде чем состояться в профессии,
должен состояться в жизни как личность…

- Отец, что касается жизненных позиций, состоялся рано.
У него совпало - было яркое фотографически время,
была возможность работать.
Одна страна умирала, другая появлялась.
Весь социум вдруг стал нужен.
А отец им занимался всегда, даже когда было очень сложно.

- Ты хотел бы еще что-нибудь добавить?

- Отец любил свою деревню, свою родину.
При встрече никто бы не сказал, что перед ним особенный, талантливый человек.
И картошку таскал, и топором махал.



У него была по-хорошему деревенская жизнь.
у него были такие же друзья.
В чем-то романтики, в чем-то прагматики.
Он занимался тем, чем он хотел.
А если надо было растопить печь - без проблем.
Единственное - в выходные дни он очень любил поспать.

- Большое спасибо всем, кто принимал участие в беседе.

Беседовал: Валерий Ведренко