Валерий Ведренко: «Никогда не поздно»

Логичным продолжением проекта «Встречи с легендами» после стольких разговоров и интервью станет увлекательная беседа Наталии Дорош с автором и куратором этого проекта - Валерием Ведренко. О нём снято несколько документальных фильмов, написано множество статей и рецензий, он  популярен в фотографическом мире и на многие вопросы творческого характера в этих публикациях и фильмах Валерий  уже ответил. Но есть то, о чем Валера или совсем не рассказывал, или упоминал без подробностей. Поиск себя и становление личности, творчество в зрелом возрасте, день сегодняшний - история жизни Валеры интересна и сюжетами, и судьбоносными встречами. И уж точно наш разговор ответит на многие вопросы о том, кто такой Валерий Ведренко и что он делает в нашей фотографии.

Из цикла «Встречи с легендами»


Фото: Сергей Михаленко

- Ты родился в 1956 году в Минске. Можно сказать, что ты ребёнок послевоенного времени. С какого возраста ты себя помнишь? Каким было твоё первое детское впечатление?

- Я и сам себе задавал этот вопрос. Трудно сказать о возрасте, может 2-3 годика, но это была зима. Сижу в деревянной детской коляске и идёт снег, а на коляске голубые трафаретные зайцы с розовыми морковками. И белая собачка Жулик где-то на фоне забора хвостом машет. Это самое первое, как мне кажется.

- Расскажи о своей маме. У тебя сохранилась обида на отца, который ушёл из семьи? Считаешь ли ты его виновным в том, что у тебя случались срывы, наступала чёрная полоса разочарования в людях и собственном деле, потому что тебя однажды предал близкий человек?

- Ну, отец мне никогда не был близким человеком. Мама с ним развелась, когда мне было пять лет, и за эти годы я с ним мало общался. Помню только страх мамы и бабушки, когда они ждали отца с очередной попойки. Отца мне заменял дед - Иосиф Иосифович. С ним я дружил, его и любил. Он работал на высотном кране и всегда после смены приносил мне «заячий хлеб» – ломтик чёрного хлеба, посыпанный сахаром. Говорил: «Заяц просил передать». И я себе даже представлял куст в сосняке недалеко от нашего дома, где сидел этот заяц. Теперь на этом месте в Минске универсам «Рига». Там жили родители отца. А после развода мы с мамой переехали на Комаровку - в её семью. Но чем запомнился отец - он хорошо рисовал, вернее - срисовывал. Тогда были в моде коробки конфет с портретами космонавтов Гагарина и Титова. Мне нравился Титов, и отец мне срисовывал с этих коробок его изображение. Зачем я его об этом просил - сам не понимаю. Может просто хотел какой-то близости. Но этого не случилось. Зато мама мне была - всем. Её звали Галина Францевна Петровская.



Это была мама-красавица. У всех детей такие мамы, но моя была на самом деле красива. С безупречным вкусом. Она работала товароведом на «Белобувьторге» и это давало возможность ей не зависеть от советской серятины из ГУМа. Я ею гордился! Мама была по тем временам модница. Мы просыпались под звуки первой программы Польского радио – «Ригонда» была всегда настроена на эту станцию и польский язык мне понятен с детства. Она много читала, выписывала «Советский экран», «Науку и жизнь», «Неделю». Тогда это была хорошая периодика - хрущёвская оттепель. У неё была своя небольшая библиотека. Европейская классика, толстые романы... И среди них – «Гойя» Фейхтвангера. В шесть лет я читать не умел, но в книге были иллюстрации. Запомнились две картинки, мама прочитала названия – «Сон разума рождает чудовищ» и «Сатурн, пожирающий своих детей». Там-то я впервые и увидел «Обнажённую маху», и то, что изначально изображение женского тела было связано с искусством, мне кажется важным для всей моей дальнейшей жизни. Все родственники по линии мамы были в торговле. Моя бабушка – «Военторг», «Столичный», её родители держали большую пасеку и продавали мёд.

- Ты был избалованным ребёнком, или мама воспитывала тебя в строгости?

- Мама меня не баловала. Как я понимаю, она хотела воспитать во мне мужчину. Но дело в том, что я оказался неприхотливым ребёнком. Правда. Не помню, чтобы я что-то просил у мамы купить, а тем более - требовал. Я и игрушек никаких не помню... Дед Иосиф мне сам делал меч, щит, лук, стрелы. В пять-шесть лет я бредил богатырями... У меня была куча вырезок картин Васнецова. Мама меня очень любила, но за плохие оценки в школе наказывала. По-мужски. У неё была тяжёлая рука и до четвертого класса она меня лупила по заднице. А пару раз и шнуром от утюга... При этом сама плакала навзрыд. Потом мы сидели, обнявшись и всхлипывали, но уже улыбаясь... Увы, она умерла очень рано - в 45 лет. А я только пришёл из армии. И словно чувствуя, что ей не придётся помогать мне в жизни, она никогда мне не «читала нотации», считала, что я сам должен отвечать за свои поступки и сам учиться жить на своих ошибках. За что я ей очень благодарен.

- Однажды ты рассказывал о своей жизни в частном доме с участком земли в окрестностях Минска. Юный мечтатель Валера лежал между клубничных грядок и смотрел на звёздное небо. Твои детские впечатления об этой счастливой поре нахожу в некоторых работах зрелого фотомастера Ведренко. Например, в пейзажах Вязынки и видах на сад через дачное окно во время дождя.

- Вот ты сказала - счастливая пора. А я детство не вспоминаю таким. У меня в жизни были гораздо счастливее времена. Поверь, в детстве я жил с одной мыслью - скорее бы повзрослеть. Мне казалось, что всё важное впереди, а детство надо перетерпеть... Но есть в памяти моменты, которые меня сопровождают всю жизнь и которые растут из огорода на Комаровке. У нас перед домом был палисадник, и он был виден из окна нашей с мамой комнаты. Там росли мальвы. Мохнатые, нежные, высокие цветы всех оттенков белого, розового и бордо. Их нельзя было рвать - они сразу вяли. И сегодня я понимаю, что есть нечто в жизни, что нельзя рвать и присваивать... Это «нечто» сразу в твоих руках умирает. В том палисаднике было много малины. Жёлтой, огромной. И самое интересное, в любое дождливое лето она была сладкой и без червей. Были кусты – «сердечки», в дождь они издавали горьковатый аромат, и кругом росла сирень. Там впервые я растёр в руках лист сирени и удивился, что он пахнет абрикосом. Конечно - бочка с дождевой водой, там у меня плавал человек-амфибия, и его ловили водолазы. Это был мой мир, он мне нравился, и я никогда не хотел в дальние страны. И всю жизнь фрагменты этого палисадника я встречал и на Полесье, и на Поозёрье, да по всей Беларуси. Но не всё так благостно в детстве. С пацанами часто устраивали «костры инквизиции». В огороде было полно жуков-жужелиц. Мы их ловили, привязывали к палочке, втыкали её в землю, обкладывали сухой травой и поджигали. По ночам палили костёр, плавили свинец и выливали его в воду - он сразу остывал, и мне нравилось рассматривать его причудливые колючки. Но я чаще любил быть один. Вот тогда и ложился ночью в борозду между грядками клубники и смотрел на звёзды. О чём думал? Да, ни о чём... Зачем в таком положении думать?

- Твой талант художника проявился в школьные годы или позже?

- Ну, талант, это громко сказано. Способности - да... Рисовал с детского сада. Нравилось. Дома рисовал и лепил. Но я рисовал всегда одно и то же - человека-амфибию. Этот фильм в детстве меня абсолютно потряс. И это редкий случай, когда экранизация выразительнее повести. Фильм я видел раз 100 и всё равно - не надоел. А однажды я понял, что это история художника, который живёт в двух мирах одновременно, но приходится выбирать один. «Человек-амфибия» - это притча. Но в детстве кино меня зацепило красотой подводного мира, музыкой, пластикой, романтизмом отношений и я эту тему мусолил постоянно. А вот в школе рисовал мало. Здесь надо сказать немного о среде... Она либо стимулирует развитие, либо нет. Так вышло, что среди знакомых мамы не было людей искусства, друзей в этой области тоже не было, школа меня интересовала мало - я много читал фантастики. Беляев, Ефремов - всё и запоем. Наш Художественный музей в 60-х годах как-то не произвёл на меня впечатление. Так что искусства в детстве было мало... Но я не вылезал из кинозалов. Смотрел всё. Тогда была система - с понедельника все кинотеатры обновляли репертуар. Вот пока я все новые фильмы не посмотрю - в школу не хожу. Мне нравилась сама атмосфера киносеанса. Садишься, гаснет свет, раскрывается экран, звучит музыка - и ты в другом мире.

- Ты начал заниматься фотографией в 12 лет. Какой была твоя встреча с фотографией? Кто помогал мальчику Валере освоить техническую сторону этого непростого дела, сохранились ли твои первые снимки?

- Нет, не сохранились. Потому что их не было. Свою первую плёнку я отснял и проявил в третьем классе. Мне на день рождения подарили фотоаппарат «Смена 8 м», а фотографией занимался мой дядя - Валентин Францевич Фастович. Как все инженеры 60-х, он был крутой фотолюбитель. Мы тогда жили вместе. Как-то я увидел у него фотографию Минска. Он снял шпиль на доме по Коммунистической через белые гипсовые балясины ограждения моста через Свислочь. Мне понравился контраст округлых, женственных форм этих балясин и строгой, жесткой и острой конструкции шпиля. Да, по Фрейду... И я взял свой фотик, добросовестно нашёл это место на проспекте, снял такой же кадр, проявил плёнку, убедился, что с задачей справился и выкинул эту плёнку. Печатать я её и не собирался...

Ну, а первая встреча с фотографией... Вот странно... Все мои фотовоспоминания объединяет одна тема. Мы жили на Стадионном переулке, это за филармонией, теперь на месте нашего дома стоит музыкальная школа. А раньше был переулок с очень интересной публикой. Нашими соседями были певица Оперного театра Тамара Нижникова, замечательный актёр Купаловского театра Здислав Францевич Стомма, историк Матусевич. И тут же - какие-то пьяницы, убогие, сапожник жил рядом. А дети всех этих разных семей дружили между собой. Мы собирались в саду у сапожника и там играли. Хорошо помню - весна, вишни цветут, солнышко, в саду поставлен стол, за которым часто выпивали взрослые - там всегда стояли пустые бутылки, жестяные консервные банки. И мы за этим столом играли в карты. Вот пришли, сели и я заметил, что на столе лежит пустая пачка «Беломора», а из неё торчит рулончик фотоплёнки... И вот представь: запах сырой земли, кильки, первой травы, бутылки сияют от света, мухи жужжат, всё зеленеет, солнышко греет, я разворачиваю плёнку - а там негативы обнажённых женщин! Это был шок, взрыв... Как я понимаю, на плёнке были переснятые эротические карты. Иностранные. Такими торговали «глухонемые» в поездах. Но тогда я не размышлял, сердце колотилось как у марафонца. Пацаны, как обычно, ржали. Правда, плёнку засунули обратно в пачку. Никто не решился её присвоить: родители и всё такое… Играть в «дурака» я уже не мог, пошёл домой. Мне было десять лет.

А в пятом классе состоялась моя первая встреча с фотопечатью. До этого я снимал всякую ерунду, но снимки не печатал. Был у меня крёстный - Степан, пьяница и бабник. И он халтурил фотографией: свадьбы, похороны, фото на память. Я знал, что дома у него есть большой фотоувеличитель, ванночки и он печатает фотки. И что-то мне захотелось напечатать на бумаге из моих негативов. Что именно, уже не помню. Я попросил у Степана помощи. Он согласился, назначил время и я пришёл. Он был уже поддатый, в настроении, всё налажено для печати. Посмотрел мою плёнку и говорит: «Говно, Валерка... Не то...». «Знаю» - говорю, - Но, хочу напечатать». «Нет, ты мне лучше поможешь. Есть одна халтура». «Ладно» - соглашаюсь. Он возился с негативами, что-то настраивал. Потом закрыл дверь, выключил свет и включил красный фонарь. Всё сразу изменилось. Стало как-то таинственно и волнующе. А я до этого дня не присутствовал при печати снимков, только по фильмам знал. А комнатка маленькая, в частном доме - за его спиной я и не видел, что он печатает. Степан говорит: «Будешь проявлять. Как увидишь картинку полностью - перебрасывай в воду, пополощи, а потом переложи в фиксаж». Он бросил в ванночку первый лист. Я уставился на него в ожидании картинки. Ну, и... Помню, что от волнения даже закашлялся: на розовом листе стало появляться голая женщина в соблазнительно позе. Степан печатал эротику на фотобумаге размером 18 на 24 см, по четыре отдельных кадра на лист - всё те же карты. Какой это был кайф! Больше всего мне нравилось, как из ничего, из мутной пустоты появляется женское тело. Пару листов я запорол – передержал в проявителе от усердия. Вся ситуация была очень необычной: я, подросток, и взрослый дядя, красный свет, голые женщины, фотография... Потом Степан предложил мне бизнес: продавать в классе отпечатанные наборы карт. И я продал два набора. У нас были два отличника, они и купили. Выручил 2 рубля. На кино. Конечно, мама нашла у меня карты, сразу всё поняла и прикрыла это бизнес. Но, кстати, никакой взбучки мне не было, она просто их порвала и улыбнулась чему-то своему.

- А когда ты почувствовал себя художником и стал принимать участие в выставках авангардистов? Как проходили эти выставки и принесли ли они тебе удовлетворение?

- Ну, это отдельная большая тема... Я могу только набросать её в общих чертах. В 1972 году я закончил восьмой класс и сразу заявил маме, что в школу больше не пойду. В 16 лет я хотел новой, взрослой жизни, а не просиживать штаны в нашей средней, очень средней школе. Был выбор - художественное училище или архитектурно-строительный техникум. Училище отпало за неимением постановочных живописных работ, и я поступил в техникум на «архитектуру». И действительно, просто изменив место учёбы, изменилась и моя жизнь. Новые люди, новые интересы, новая энергия. Я быстро понял, что учёба в техникуме - это просто возможность самоопределения. Всё самое интересное происходило вне занятий, и через несколько знакомств с более взрослыми ребятами я попал в гости к Виталию Феодосьевичу Чернобрисову, а тогда – просто Виталию.


1973 год. Фото Юрия Головко


1991 год

Сегодня его называют «дедушкой белорусского андеграунда», а тогда он был невероятно обаятельный, весёлый молодой человек фантастической эрудиции и харизмы. Его маленькая комнатка в Зелёном Луге была забита книгами, альбомами, журналами по любым вопросам искусства. На стопках книг приходилось сидеть, и я никак не мог понять, где и когда он спит. И если говорить о некоем «наставнике» в моей жизни, то, конечно, это был Виталий Чернобрисов. Наши отношения уже 45 лет складываются по-разному, но одно для меня неизменно - это чувство огромной благодарности к этому необычному человеку. Он мне открыл мир планетарной культуры, о котором я подозревал, но не видел, он ввёл меня в новую реальность, из которой я по сей день не собираюсь выходить. Но у нас разговор о фотографии, а вот её было в «книгарне» Виталия мало. Оно и понятно - он художник и скульптор. Но в жизни всегда есть место для мистики. В первый же визит в его квартиру-мастерскую я увидел на стене обложку журнала с фотографией Гунара Бинде «Девушка на стуле». Это была единственная фотография среди множества репродукций и живописи на стенах. И она мне страшно понравилась и запомнилась. А в чём мистика? Я думаю, ближе к концу нашей беседы мы вернёмся в декабрь 1972 года. Что касается моего участия в выставках андеграунда. Где-то в начале 90-х годов образовалась группа художников, сообщество «БЛО». Это Виталий, Артур Клинов, Валера Песин и ещё несколько ребят. Виталий пригласил и меня. И в Минске была большая выставка в выселенном доме возле Собора «Панорама», где минский андеграунд, который неправильно ныне именуют авангардом, был представлен, пожалуй, всеми группами художников, которые дистанцировались от официального Союза художников. На «Панораме» БЛО засветилось очень масштабно, была там и моя графика. Кстати, у меня сохранилось часовое видео этой выставки и бесед с авторами БЛО. Его ещё никто не видел... Потом были две выставки в Питере, где я тоже участвовал с живописью. Могу ошибаться, но на этом история БЛО завершилась. Отдельные авторы стали популярнее других отдельных авторов и дальше художники двигались своими путями. В 1996 году в Музее Янки Купалы, а потом и в Несвиже я показал персональную выставку живописи, графики и скульптуры «Без надежды – надеюсь» и больше в публичное пространство со своими картинами я не вторгался. Но вывод, который я для себя сделал после всех этих выставок, был один: я не «современный» живописец  и это занятие - не моё.









- В 2011 году на основе документальной фотосъёмки начала 80-х годов ты показал фотовыставку серии «Архив. Полесье. Конец ХХ века». Должно было пройти 30 лет, чтобы старые негативы, наконец, заинтересовали тебя. Расскажи об этом периоде времени, чем оно тебе запомнилось?

- В ноябре 1977 года, сразу после армии я устроился в Рабочую группу по созданию Белгосмузея народной архитектуры и быта. Это тот музей, который сейчас действует в Строчице, под Минском. Семь лет я не вылезал из командировок, и вот этот период своей жизни я считаю действительно счастливым.


1980 год


1981 год


1982 год

Я увидел почти всю Беларусь, а на Полесье я был практически в каждой деревне. Мы искали старую архитектуру для музея и фотофиксация всего, что представляло для музея интерес, было одной из моих обязанностей. Я очень много снял уникального материала и как настоящий музейщик все негативы и слайды сдавал в архив. Из нескольких тысяч кадров я позволил себе оставить только около 40 негативов с портретами полешуков и пейзажами Полесья. Об этом есть более подробный материал на ZНЯТА. И, слава Богу, потому что архив Рабочей группы был нагло разворован теми, кто имел к нему доступ. А то, что сохранилось у меня, было показано на выставке, и этот материал мне очень дорог.











Это было прекрасное время - свобода, дорога и впечатления. Я приезжал в Минск только на выходные и чтобы написать отчёт. А главное, я получил реальное представление о советской Беларуси и всё, что происходит сегодня, меня не удивляет. Бесит, но не удивляет.

- А когда ты увлекся кино и занялся съёмками собственных фильмов. Как это было?

- Из музея мне пришлось уйти, когда начались кадровые перестановки и сокращения. Это можно было сделать и раньше, когда «доброжелатели» выжили первого директора группы Сергея Алексеевича Сергачёва, известного архитектора и исследователя народной архитектуры Беларуси. Именно он помог мне и Николаю Веденееву организовать в музее любительскую студию, где была возможность снимать 16 мм фильмы этнографической тематики. В Рабочей группе я сделал свои первые короткометражки – «И вечное солнце» и «Патриарх». А самой первой ленточкой был фильм на 8 мм плёнке «Миру – Мир». Мы с Колей Веденеевым его сняли после пожара в Мирском замке, когда рухнула крыша дворца. Если не ошибаюсь в 1978 – 1979 году. Он имел огромный успех в узких кругах! Работа над этим любительским фильмом меня настолько захватила, что я бросил живопись и думал только о кино. Я вдруг понял, как оно делается! И понял, что всегда хотел работать с документальным, а не рисованным изображением. Потом мы сняли «И вечное солнце» - это фильм о каменных узорах в архитектуре Браславщины. Фильмы снимал и придумывал я, а Коля Веденеев был «техническим директором». Я в технике профан по сей день. Начались конкурсы, показы, поездки на фестивали... В СССР кинолюбительское движение было очень мощным - профсоюзы содержали студии, проводили фестивали. Конечно, под неусыпным идеологическим контролем. Но к середине 80-х они уже не могли контролировать весь процесс и на фестивалях стали появляться очень интересные, экспериментальные работы и тон, как и в фотографии, задавала Прибалтика. В 1983 году я снял фильм об Антоне Григорьевиче Токаревском, знаменитом гончаре из Пружан. Он изготавливал потрясающую чёрно-лощёную керамику.


1984 год


1984 год

И так вышло, что я успел его снять перед самой смертью. Получился такой фильм - портрет с трагическим финалом. Делая этот фильм, я познакомился с Александром Азончиком и дальше все кинопроекты мы делали вместе. «Патриарх» занял все возможные первые места на всех возможных конкурсах и был заявлен в программу от СССР на международный кинофестиваль непрофессионального кино «UNIKA 86». “UNIKA” - это организация, объединяющая всех кинолюбителей мира. Победить на ежегодном всемирном фестивале «UNIKA» для кинолюбителя, это то же, что для профи получить «Оскар». В 1986 году впервые в СССР «UNIKA» проходила в Таллине (Эстония). Беларусь была представлена двумя фильмами - моим «Патриархом» и Азончика «Волнение». И «Патриарх» получил серебряную медаль. 



До этого никто из Советского Союза не получал ни «серебро», ни «золото». К сожалению, перестройка похоронила кинолюбителей, а видео, которое уже набирало обороты, превратило бывших кинолюбителей в халтурщиков - свадебщиков... Но это всё случилось позже, а я после «Патриарха» решил заняться кино всерьёз. Закончил Московский институт культуры (кино-фото) с намереньем продолжить учёбу у Андрея Тарковского на Высших сценарно-режиссёрских курсах. Однако, как известно, он уехал в Италию, а в 90 году, когда я закончил институт, развалился Союз, с ним рухнули и все иллюзии относительно кино. Я сделал ещё несколько любительских фильмов, поработал с Валерием Шишовым на его проекте «Времена года» на БТ, но «стихийный рынок» 90- х мне дал ясно понять, что моего кино не будет. «Телефильм» распустили, а «Беларусьфильм» стоит по сей день.

- Смог бы ты сейчас вернуться в кинематограф, если бы представился случай это сделать?

- Нет. Мне вполне хватает того, чем занимаюсь сегодня.

- Какова судьба твоих фильмов? Можно ли их посмотреть?

- Плёнки 16 мм сохранились и находятся у Александра Азончика. Но прошло уже 30 лет и в каком они состоянии, можно ли их смотреть - не знаю. В своё время они были записаны на видеокассету. Она тоже есть, но качество ужасное - видеолента быстро приходит в негодность. Есть идея их оцифровать, но это надо всё бросить и заняться их подготовкой для перезаписи. Пока нет острого желания возвращаться в прошлое. Но, скорее всего мы это сделаем. Но не сейчас.

- А ты помнишь свой первый поцелуй?

- Э… Конечно. Вот же, как интересно... Мне было 15 лет и как-то зимним вечером, от скуки я набрал случайный номер и попал в фотостудию. На том конце оказалась девушка-фотограф, которая тоже скучала - не было клиентов. Разговорились. Так у меня завязался первый роман с поцелуем. Мы встречались несколько месяцев. Я всегда выглядел старше своих лет и сказал, что мне 19. Она поверила... а ей было 24. Да, первый поцелуй с «фотографиней»...

- Уверена, что тебя поцеловала сама фотографическая Муза. После этого ты был обязан стать фотомастером. Ты часто говоришь, что только цифра дала тебе свободу творчества. А когда у тебя появился твой первый цифровой фотоаппарат?

- В 2003 году меня пригласили как фотографа в одну частную студию. Студия занималась выпускными альбомами и нужен был портретист. У меня был очень сложный период - я сидел без работы, без денег и без интереса к жизни. Сильно пил... И это предложение мне показалось единственным выходом из моего состояния. «Цифра» только появилась, естественно, что я не был знаком с этой техникой, но быстро освоил камеру «Олимпус – 20». Тогда это был очень «крутой» аппарат аж на 5 млн. мегапикселей! Работа мне нравилась, да и директор Александр Борисёнок, кстати, он из Гродно, был доволен. Мне важна память об этом человеке - он очень помог мне стать на ноги, часто в ущерб своим интересам. Своей камеры у меня не было, пользовался для всех съёмок студийной. Потом пошла линейка Canon 10, 20. Но через 5 лет студия закрылась, и я купил себе Canon -50. На сегодня у меня 3 камеры Canon. Мыльница 220, старый 50 и Mark III.

- Твоя первая фотовыставка «Заславль» состоялась 11 лет назад. Через год ты показал «Фотопластику». Какова была реакция зрителей и коллег?

- Нет, Наташа, «Заславль» я показал в июне 2008 года. Впервые отдельные работы я показал в галерее NOVA в 2006 году. А первая моя выставка была в галерее «Мир Фото» в мае 2007 года. И она называлась «Фотопластика». Реакция, в принципе - обычная. Среди коллег, которые меня знали - от интереса до восторга. Среди тех, кто меня не знал - от сдержанного интереса до полного неприятия. Широкая публика проявила доброжелательное любопытство...







Но первая выставка мне запомнилась вот чем. Я пришёл в галерею за час до открытия. Там ещё никого не было. И вдруг ко мне подходит невысокий, щуплый, мне не известный человек – «Вы автор?». «Да». И на меня обрушился водопад комплиментов. Я немного разбираюсь в людях - меня больше всего поразила искренняя, откровенная радость этого человека. Я просто не ожидал, что мои работы могут на кого-то так воздействовать. Но в суете мы даже не познакомились. И только через год я узнал, что этим человеком был наш потрясающий фотограф Виктор Бутра.

- Как появилась фотопластика?

 - Когда я стал показывать людям свои первые цифровые фотомонтажные работы, то многих интересовало: «А как это называется?». И приходилось долго объяснять, что-да-как... И я сам подумал: а как мои монтажные работы можно назвать одним словом? Я считал и считаю, что слова «монтаж», «коллаж» - это не название техники, а способы создания работы. И они пришли из плёночной фотографии, и, видимо, соответствовали негативно-позитивной технологии. В своё время я пытался делать монтажи на плёнке: кроме раздражения результатом у меня этот процесс ничего не вызвал. И я очень люблю и уважаю Джерри Ульсмана и Питера-Пауля Виткина за их мастерство именно плёночного монтажа, но каждому - своё. С плёнкой у меня не сложился роман из-за разницы в темпераменте. А цифра и её главный инструмент Фотошоп, они ведь и созданы для чистой, сложной работы с множеством фотографий и при этом результат этой работы не имеет «технологических швов», она звучит монолитно, как единое произведение. И никакой плёночник не сможет использовать в своём коллаже-монтаже 20-30 изображений и фактур. А цифра это делает легко и незаметно. Разумеется, если автор работы знает и понимает Фотошоп. И только сарказм у меня вызывают заявления, что работающие в Фотошопе не умеют рисовать и программа за них делает всю работу. Как правило, такие «эксперты» сами не умеют ни рисовать, ни работать в Фотошопе. Это пустые дилетанты и демагоги. И я уверен, что первое и обязательное условие работы в Фотошопе - наличие базового художественного образования. И возвращаясь к названию, я придумал слово, близкое по звучанию к «фотографике». «Фотопластика», на мой взгляд, точно отражает и принадлежность работы к определённому виду искусства - фотографии, указывает на своё отличие от фотографики и в этом термине есть плавность и мягкость новой технологии создания изображения. Это же название я встретил у художника-авангардиста первой половины ХХ века - Ласло Мохой-Надя. У него очень много всяких названий для новых направлений в искусстве, но никаких его работ, связанных с «фотопластикой» я не нашёл. Сегодня в международной практике начали использовать очень грубое, фальшивое и оскорбительное название для цифровых монтажей – «манипуляционная фотография». Я не хочу даже обсуждать этот глупый термин. Если он кого-то устраивает - на здоровье. Но мои монтажные работы были и останутся «фотопластикой».



- Валера, чтобы создать цикл фоторабот о Троицком костёле в Гервятах («Апостолы Гервят», «Мистерия Гервят»), тебе пришлось много раз там побывать. Почти 170 км от Минска, да столько же обратно и не раз, и не два... И всё ради того, чтобы только сфотографировать архитектурный объект?

- Ну, да. Чтобы сделать серию я ездил в Гервяты пять раз. А иначе - никак. Ведь у меня нет сценария проекта... Есть только тема и направление. Серия рождается или не рождается только из уже отснятого материала... И я снимаю не красивые виды архитектуры, а пытаюсь зафиксировать то, что меня в ней поразило, огорчило, восхитило, расстроило. Это чисто интуитивный процесс поиска в материале какого-то стержня, на котором будет держаться вся конструкция проекта. Находишь такой стержень - работаешь дальше, видишь, чего не хватает, едешь обратно снимать и так далее, пока не почувствуешь пресыщение. Так было и с Гервятами, и с Заславлем, и в Барселоне я два раза был, может, и ещё поеду... Да все серии так делались. А вот «Меланхолия Жемыславля» у меня не получилась. Хотя и был там 5-6 раз. И материала, вроде, много, и отдельные картинки складывались неплохо, и даже казалось, что серия готова - даже о месте выставки договорился... Но через месяц посмотрел серию по-новому и забраковал проект.



Показал отдельные картинки в интернете - и всё. А Гервяты меня просто сразили наповал. Мне казалось, что я знаю архитектуру Беларуси, но о Гервятах не слышал и, в принципе, ехал снимать скульптуру - случайно увидел апостолов в интернете. Но когда увидел костёл - просто лишился слов.

- Ты сразу понял, что Гервяты – другое измерение? Мне кажется, что ты открыл новую планету – Гервяты.

- Для себя - точно. Я ведь туда поехал в марте 2008 года, когда о Троицком костёле никто ничего не знал, кроме специалистов. Это сейчас он сверхпопулярен и знаменит. А тогда, 10 лет назад он наполовину стоял в строительных лесах.


2008 год

Был удивительный день - солнце, метель, дождь, солнце, снег, снова солнце. Я бегал вокруг костёла как ненормальный. Эмоции захлёстывали! В совершенно обычной деревне, вдали от крупных магистралей вдруг выросло такое чудо, такой потрясающий цветок. И гордость, и восторг, и удивление.. 4 часа съёмки. Про скульптуры апостолов, ради которых изначально ехал, вспомнил только в самом конце, когда уже надо было возвращаться в Сморгонь. Машины у меня нет, и всю поездку организовал А. Бабин, мой старый товарищ ещё с техникума. Но оказалось, что скульптуры тогда и снять было невозможно - они так установлены, что солнце всё время за их спинами, а лица - в тени. Тогда я рассчитал, что ради скульптур надо ехать на закатный свет в середине лета. Летом и поехали. Потом ещё, и ещё... А когда я уже показывал выставку «Апостолы Гервят» в Минске в Красном костёле, вдруг увидел, что не хватает 7-8 монохромных работ и пока шла выставка я их сделал. Но показал уже весь проект в галерее TUT.BY под названием «Мистерии Гервят».











«Апостолы» очень понравились, ныне покойному, ксендзу Троицкого костёла Леониду Завальнюку, и на Рождество 2010 года я подарил всю серию костёлу.




2010 год. Фото: Альфред Микус

А в 2011 году с Альфредом Микусом поехал и два дня снимал в Гервятах Пасху. Мне важно было оставить документальную память о людях, на средства которых этот костёл был восстановлен. Как мне сказал ксёндз Леонид Завальнюк – 70 % денег собрали жители Гервят и окрестностей. Эту часть проекта я показывал только на ZНЯТА. И есть желание объединить весь материал о Гервятах под одной обложкой.

- Значит, есть надежда, что выйдет альбом «Мистерии Гервят»?

- Есть.

- У тебя в 2009 - 2010 годах  состоялись фотовыставки  «Минский альбом № 1» и «Минский альбом № 2». Расскажи об этих сериях.

- Я минчанин и всю жизнь прожил в Минске. К сожалению, я не могу признаться в любви к нашему городу. В своём тексте «Слово о Минске» я писал, что  проблема города в том, что здесь новое строят не рядом, а на месте старого. Всё, что связано с моей юностью, молодостью - всё снесено и закатано в бетон. Верхний город, набережная у Троицкого... Я жил в другом пространстве. А современный Минск для меня чужой и его облик зависит от кого угодно, но только не от минчан. И почему самые выгодные архитектурные площадки застраиваются бездарными зданиями - для меня загадка. В «Минских альбомах» меня заинтересовала архитектура 50-х годов. 















И, хотя, мой  проект получился несколько ироничный по отношению к Минску, в другом городе я не смог бы жить.

- Обращение к теме о взаимном проникновении Божественного и земного миров в твоем творчестве состоялось в серии работ «Поклон Гауди». Есть ли сходство между тобой и автором фантасмагоричного создания – храма Святого Семейства в Барселоне?

- Конечно! И я, и он - мужчины. Но на этом сходство и кончается...

 - Я про другое... Удалось ли тебе приблизиться к тайне создателя этого великого сооружения, разгадать код Гауди? Почувствовал ли ты родство душ и общность внутреннего мира со «странным, не от мира сего» гением?

- Родство - почувствовал. А разгадать код... Я не очень представляю, что это такое - код Гауди. В музее Саграды множество попыток объяснить его творчество природными формами. Там и грибы, и трава, и ракушки, и цепи и всё на свете. Но когда после этих схем смотришь архитектуру Гауди, то понимаешь, что ничего не понимаешь... И все попытки научно пояснить его феномен через ботанику, через пестики-тычинки не работают. Вернее, всё это есть, но есть что-то ещё, о чём не говорят. У меня свой взгляд на его творчество. Вот скажи, Наташа, простое куриное яйцо. Это женская форма, или мужская?

- Яйцо - женская форма. У христиан оно символизирует жизнь.

- Вот… Известен факт, что Гауди в кармане пиджака носил варёное куриное яйцо. Он его держал в руке, как универсальный пластический камертон. И, на мой взгляд, вся архитектура Гауди - женственна. Не в литературно-гламурном смысле, а в физическом, даже - физиологическом. Эту тему я и попытался развернуть в проекте «Поклон Гауди» Вернее и эту тему. Сказать, что Гауди - гений, это ничего не сказать. Он как Бог - постигать можно, но постигнуть нельзя.

















- Ты использовал для создания фотопластики «Поклон Гауди» фрагменты фотографий обнажённой женской натуры. Несложно догадаться, что ню ты снимал на фестивале «Янтарный Бриз2 в Латвии, куда ездил и занимал в конкурсах первые места. Многие работы я видела. Это художественные фотографии, ими любуешься, ничто не вызывает чувства неловкости и смущения за автора ню. Ты знал, когда снимал обнаженных девушек, что они войдут в проект о Гауди?

- За месяц до «Бриза» я вернулся из Барселоны, уже смотрел материал по Саграде и точно знал, что мне нужно снимать на Бризе. Но, скажу откровенно, до этого я ню никогда не снимал. И сам удивился, что никаких особых, новых эмоций во время съёмок я не испытал. Моделей я снимал так же, как и архитектуру.







И хотя я ехал за рабочим материалом для проекта, в результате получилось и несколько удачных самостоятельных работ. Вошёл во вкус и ещё четыре года туда катался. Но когда нет конкретной задачи, никакие красавицы-модели не заполнят внутреннюю пустоту. Ню, как самостоятельный жанр меня мало интересует. А когда не ясно - зачем, так и ездить нечего. Но за пять лет набралось очень много материала с Бриза, на «Поклон» пошла только малая часть и я придумал два проекта, где использовал почти весь свой ню-архив. Рассказывать о них не буду, они ещё в работе.

- На «Бризе» у тебя состоялось и знакомство с классиком латвийской фотографии Гунаром Бинде?

- Помнишь, я говорил о мистике в 1972 году, когда увидел репродукцию Бинде у Чернобрисова? С Гунаром у меня сложились тёплые отношения, он видел мои работы и даже попросил в свою коллекцию несколько фотографий. А коллекция у него - мировая классика,  оригиналы. И так сложились обстоятельства, что появилась возможность поменяться с ним работами. Он выбрал одну, на мой взгляд, самую удачную работу из архива Бриза, а я у него попросил ту самую «Девушку на стуле2. Он специально сам её напечатал. И мы обменялись. Теперь она у меня дома, висит возле компа.  Вот так через 40 лет закольцевалась судьба...



- Валера, вернёмся в Беларусь. Твоя дача  находится в Вязынке – родине белорусского поэта Янки Купалы. Ты снимаешь её пейзажи и народные праздники. В  Музее Янки Купалы в Минске ты показал две персональных выставки «Свет Вязынки» и «Графика Вязынки». Что с тобой иногда случается во время прогулок в окрестностях Вязынки, когда ты ищешь её «свет»?





- Ничего особенного. Я стараюсь там быть, когда Вязынка пуста. За это время место сильно изменилось - древние деревья умирают, их валит и непогода, и люди. Старый образ Вязынки исчезает, место стало популярным - в выходные я туда не хожу. Свадьба на свадьбе... Но ещё не всё потеряно - природа радует, хотя и многое за это время стало привычным. Но один случай всё-таки был. У меня сложилась непонятная ситуация в одном личном вопросе, и я не мог определиться - как быть. И однажды утром пошёл в Вязынку и вдруг под старым дубом, я его часто снимаю, увидел икону.

Печатная икона на картоне, но старая,  Святой Николай. И как только я её увидел - пришло и решение моей проблемы. Я сделал несколько кадров, они есть в ФБ, но не знал - а что делать с иконой. Решил не трогать: не я оставил, не мне и судьбу её решать. Так она простояла под дубом неделю. А потом - исчезла. Я её нашёл в кустах, она валялась метров за 50 от дуба. Забрал на дачу. Теперь она у нас.



- В своей книге «Эстетика света» Ян Булгак описывает, с каким душевным подъемом он идет на фотосъемку пейзажей, поднявшись еще до рассвета, и какой восторг испытывает, когда ему удаётся зафиксировать особое настроение природы. Случается ли такая радость в твоей практике?

- О Булгаке я часто думаю - сравниваю... и вижу разницу. Для меня редко имеет значение время года, свет, утро, день или вечер. Может быть идеальная погода для съёмок - а съёмок нет. И настроение на результат тоже не влияет, если в природе нет одного особого состояния. Об этом, кстати, говорил и Владимир Сутягин в одной из «Встреч». Он назвает это состояне «благодать». Борис Гребенщиков , говоря о нём, использует восточное слово «мын», а по простому – «кайф». Это состояние невозможно чем-то измерить, просчитать и составить «прогноз благодати». Оно или есть, или нет. Его чувствуешь шкурой, оно тебе передаётся по воздуху. И тогда есть результат. И есть восторг. А то, что я показываю на Facebook, - это просто дневник моих посещений Вязынки. Удачных работ там - одна десятая, когда был «мын».





У меня свой опыт и он говорит, что место, которое ты снимаешь нужно хорошо знать. Но это идеальный вариант. Многим хватает и разовых съёмок.

- Ты сделал перевод книги Яна Булгака «Эстетика света» с польского на русский язык. Проделана большая работа. Если ли шанс увидеть это издание читателям?

- И на белорусский. Я переводил «Эстетику» три года. Никаких Гуглов – построчно, со словарём 1950 года издания. Старосветский стиль Булгака весьма специфичен...



И, как мне кажется, я понял и полюбил Яна Булгака, как близкого мне по духу человека. Но меня очень остудило весьма прохладное отношение нашей фотообщественности, когда и на ZНЯТА, и на ФБ я дал информацию о готовности переводов. Никто, кроме 2-3 студентов, не проявил интереса. Никто. И это очень показательно для Беларуси. Тебе надо - ты и делай. Свистеть на каждом углу, что Булгак наш, это - пожалуйста. А как поинтересоваться переводом программной книги мэтра, которую никто из «патриотов» не читал - это в лом.  И дело не в деньгах на издание. Они есть. Но сидеть дома на пачках книг я тоже не хочу. Зачем печатать книгу, если она не нужна?

- У тебя в работе проект «Краявiды смутку», много материала о наших памятниках архитектуры есть на твоей странице ФБ. Почему такое пессимистичное название проекта?

- Ну, такие у меня ощущения... Это проект о нашем культурно-историческом наследии. Монохромная документальная фотография. Я много видел, многое уже не увижу - исчезло... То, что сейчас взялись реставрировать несколько замков и дворцов, конечно, на первый взгляд - радует.











Но когда знаешь, что сотни шляхецких усадеб исчезают на наших глазах, рушатся уникальные церкви и костёлы, когда видишь эти убогие «евроремонты» древности - у меня не остаётся места для оптимизма. Но, самое главное, это ощущение лживого, конъюнктурного интереса государства по сохранению национального наследия. Никакая частная инициатива не сделает то, что обязано сделать государство. Приведу пример из прошлого. Указ о создании Музея народной архитектуры и быта Совет министров БССР принял в 1976 году только потому, что в Москве должна была проходить Олимпиада-80. И за 4 года - вдумайся - они планировали, что на пустом месте появится музей под открытым небом для дорогих гостей. И место выбрали на трассе Брест - Москва... Эта формула работает и по сей день. Не внутренняя потребность, а развитие туризма ... Какой тут оптимизм?

- Валера, с помощью друзей и почитателей твоего творчества удалось собрать нужную сумму на «Талаке» для издания фотоальбома «Лошыцкi дыярыуш». Результат твоей восьмилетней работы над проектом имеет счастливый финал - фотоальбом издан, презентован и очень многие читатели имеют его в своих домашних библиотеках. Как тебе далось издание этой книги?









- Два месяца, пока шёл сбор денег и печатался альбом, всё что у меня могло болеть - болело... Недавно я решил начать подготовку нового альбома, но почувствовал такое физическое сопротивление организма, что пока отложил в сторону это дело. Всё-таки начинать общение с нашей полиграфией надо в более молодом возрасте. У меня есть одна проблема: я требователен в работе к себе, но также требователен и к работе других. В коллективе работать не могу. Всё, что умею - делаю сам. Но напечатать альбом я сам не могу. Мне убила даже не масса косяков при печати, убило абсолютное безразличие к результату. И так - хорошо, и не так - хорошо, и никак - хорошо. Это просто чудо, что альбом получился. Хотя и с большими оговорками. Раньше я думал, что для издания альбома главное - найти деньги. Это не так. Во всяком случае - у нас. Но это не значит, что альбомов больше не будет!

- Я впервые встретила твоё имя в журнале «Фотомагия», рубрику «Ложка дёгтя» ты продолжил на белорусском фотопортале ZНЯТА. В то время после вынужденного прогула я только вернулась в фотографию. Твои критические статьи мне помогли  разобраться в нахлынувшей через интернет массе информации о фотографии, благодаря чему я стала, как выражаются, отсеивать плевелы от зёрен. Ты категорично и жёстко писал, иронизировал и высмеивал некоторые моменты из жизни деятелей от фотоискусства.  Думаю, что тем самым нажил себе немало врагов. Расскажи о своём периоде сотрудничества со ZНЯТА.

- Нажил не только врагов, но и друзей. Например -  с тобой познакомился на  ZНЯТА.  Я очень рад, что работал с Сергеем Михаленко и Еленой Кушнир  почти 5 лет. Это было время, когда все, кто интересовался беларуской фотографией виртуально собирались на ZНЯТА, и общение проходило очень интенсивно, откровенно и интересно. И даже были  моменты, когда объединение всех фотографов в одном союзе казалось возможным. И ZНЯТА было платформой для этого объединения. Но у истории своя логика - сегодня снова все сидят по своим норкам. Однако на ZНЯТА хранится уникальный документальный материал о событиях в белфото начала ХХI века и портал станет ценнейшим архивом для добросовестного исследователя , который, я  надеюсь, появится в нашей фотографии. И  ещё, надеюсь , что и «Ложка дёгтя», и «Встречи с легендами» ему в этом помогут.

- Фотоальбом «Лошыцкi дыярыуш» ты посвятил жене, фотографии Нади гармонично вошли в серию фотопластики в качестве персонажа старинной шляхетской усадьбы. Надя присутствует и на открытии твоих фотовыставок, вы ездили вместе в Барселону, она с доверием относилась к тебе, когда ты уезжал снимать обнаженных девушек на фестиваль «Янтарный Бриз». Надя не только твоя любимая модель, она твоя единственная любимая женщина. Имела случай познакомиться с ней лично. Расскажи, откуда она родом, сколько лет вы прожили вместе и какими для тебя были эти годы рядом с ней?

- Ну, ты за меня всё уже рассказала! Надя - минчанка, но корни её на Полесье. Архитектор. У нас дочь - Галина. Вместе мы почти 40 лет. И Надя - главный человек моей жизни.



- Если вести отсчет по человеческим меркам жизни, ты достаточно поздно пришел к фотографии. Тебе не кажется, что ты опоздал и поэтому многого не успел и уже не успеешь сделать?

- Ты права...  Но есть один объективный фактор, который невозможно опровергнуть. Мою жизнь изменила именно цифровая фотография. Не будь её - мы бы сейчас с тобой не разговаривали. И она позволила увидеть и понять весь мир фотографии. А «цифре» всего - то 10-15 лет. Так что раньше я и не смог бы работать. Ну, а самое главное - если тебе есть что сказать,   то это сделать никогда не поздно.

- Ты родился в день праздника Преображения Господня (Яблочный Спас). Чувствуешь ли ты мистическую связь этого Евангельского события со своим духовным состоянием? Происходит ли в твоем творчестве преображение?

- Уже то, что я живой - подарок. Я родился за месяц до положенного срока. Сегодня выживаемость таких  детей 50 %. А в 1956 году... Преображение происходит постоянно. Я убеждён, что человек не меняется, а проявляется. Как лист фотобумаги в проявителе. А таинственного много в жизни каждого, кто способен видеть свой путь со стороны. Но 19 августа это и Преображение Господне, и Всемирный День Фотографии! И хоть праздник молодой, меня радует такое совпадение. И то, что фотография преобразила мою жизнь - могу сказать абсолютно уверенно.

- Спасибо, Валера, за беседу. Ты нам нужен.

Беседовала: Наталия Дорош
Фото: Валерий Ведренко