Легенда. Валерий Лобко

Жизнь и деятельность Валерия Дмитриевича Лобко опровергает известный тезис «незаменимых нет». Для беларуской фотографии В.Лобко оказался, на мой взгляд, тем самым «незаменимым», тем самым стержнем, который пронизывал нашу творческую фотографию и после его ухода это место осталось свободным. С Валерием я общался только виртуально, поэтому слово в этом выпуске предоставлено его родным, друзьям и знакомым, которые сопровождали Валерия Дмитриевича в разные годы жизни. Большинство текстов датируются 2010-2015 годами и отражают положение дел того времени. Новая редакция ZНЯТА будет благодарна всем, у кого появятся дополнения, уточнения и новые фотографии, относящиеся к теме. На мой взгляд и личность, и творчество, и значение В.Лобко заслуживают отдельной монографии. Я далёк от идеализации образа Валерия - как всякая яркая индивидуальность он был полон противоречий. Но редкое сочетание энциклопедических знаний с талантом педагога, синтез менеджера и художника, активиста и чуткого собеседника сделали персону Лобко по- своему уникальной, неповторимой, знаковой. И с полным правом можно утверждать, что в беларуской фотографии на рубеже столетий была своя легенда – Валерий Лобко.

В. Ведренко

ИРИНА СУХИЙ

эколог

Как состоялась первая встреча с Валерием?

В то время я была в жизненных и душевных исканиях, бросила архитектурный факультет, работала фотографом на «Вилии», снимала в театре. Кто-то мне сказал, что можно отнести свои фотографии в журнал «Мастацтва», Я пришла в редакцию - там в первый раз и встретила Лобко. И он мне сказал, что фотоклубу «Мiнск» нужен лаборант. Я согласилась, меня взяли и как раз шел набор в Студию-3. Так что в Клубе я и училась, и работала. Когда мы разговаривали в коридоре редакции «Мастацтва», он не говорил о моих фотографиях… Это был скорее был разговор вокруг да около. Сейчас я понимаю, что он изучал меня со всех сторон.

Кто был в Студии -3?

Все те, кто затем вошел в «Провинцию» - Кожемякин, Парфенок, Москалева. Петрович, Шахлевич, Синяк…

А как проходили занятия? Какая была атмосфера?

Я себя немного похвалю, но часть атмосферы создавала я, будучи тогда барышней тусовочной. Валера особо ничему не учил, за исключением технологии. Я просто записывала, что и куда надо насыпать. В итоге, у меня почему-то эти проявители получались лучше всех. Не было никакого наставничества - что и как снимать. Атмосфера была неформальной, и это слово сейчас звучит по другому, чем в 1986 году, в СССР, где формальностью была заполнена жизнь. Были дискуссии, когда именно появляется фотография – в момент нажатия кнопки «спуск» или в момент проявки и обработки. Не могу сказать, что он четко и конкретно про это говорил, но сложилось такое отношение - нажатие на кнопку и есть чистая фотография. Было и противостояние с Клубом, когда мы сделали свою первую выставку. Наши поиски не были позитивно восприняты старшим поколением. Мы снимали широкоугольным объективом - ты проникаешь в жизнь, жизнь проникает на пленку, и ты ее демонстрируешь. По моим ощущениям, Валерий дал нам технологию и пустил в свободное плаванье. И потом наблюдал. Все, кто приносили ему свои фотографии, ждали - что он скажет. Но он чаще давал возможность высказаться нам самим. Это не было оценкой Валеры, это было общее обсуждение.

А что Лобко не допускал, категорически отвергал в процессе обучения?

Мы какие-то тенденции ловили на подсознательном уровне. Вроде, не было рамок, но откуда-то все же формировалось ощущение, что хорошо, а что – плохо. Валера часто обращал внимание на других авторов. К примеру, на Бориса Михайлова. Когда закончилась Cтудия 3, появилась «Провинция» Наша первая и последняя выставка была в Красном костеле. Но тогда уже появился «Белорусский климат». Кроме четверга( фотоклуб) и вторника( студия) подвал в центре Минска был свободен, и заполнился в какой-то момент прекрасными молодыми людьми, которые до сих не последние люди в беларусском культурном пространстве – Филипп Чмырь, Евгений Юнов, Игорь Корзун… Так появилась фото-рок-ассоциация “Беларусский климат”, которая была радикальнее “Провинции”

У Валерия были любимчики? Выделял кого-нибудь?

Сложно сказать… Мне кажется, что он отмечал Владимира Парфенка. К Юре Элизаровичу относился с симпатией…

Как я понял из разговоров - если бы не вы и не ваш брат, прорыва в Европу не случилось бы…

О, это длинная и прекрасная история, но если коротко, то благодаря моему брату мы познакомились с финским исследователем советской фотографии Ханну Эрикянинем (Hannu Eerikaeinen), попали в Данию, Швецию, на страницы шведского журнала, в коллекции датских и шведских музеев. В итоге в книге Photo Manifesto: Contemporary Photography in the USSR Hardcover – July 1, 1991 белорусская фотография заняла объем, как вся остальная советская фотография вместе взятая. Когда мы приехали в Стокгольм, среди молодежи был фотограф Торбиан Лага. И этот фотограф предложил мне и Валере сходить в редакцию журнала Photo&Video. У нас с собой была пачка фотографий “Провинции”, БК, Валериных.. Мы просто позвонили в дверь редакции без предварительной договоренности и с порога предложили посмотреть наши фотографии. И тут редактор нам говорит: «Я вчера сидел и думал, что надо напечатать что-то из Советского Союза». После той встречи они присылали Валере каждый номер.

Как приняли ваши фотографии?

Очень понравились. Тогда советская, а тем более белорусская фотография, была в авангарде. Воспринималась свежо, интересно. После этого мы пошли в Музей современного искусства, к главе отдела фотографии. Он увидел наши фотографии и даже купил у меня 2 работы за 40$, что на то время нам казалось колоссальной суммой.

Как Валерий воспринимал все эти поездки, встречи, знакомства?

В основном пользовались успехом фотографии его учеников. Его собственные работы более традиционны Фотографию с Татьяной Шеметовец – разместили на обложке журнала Photo&Video. Но они, скорее, хватались за наше «новье». И мне кажется, что Валера нами очень гордился. Для него это, возможно, было подтверждением, что его метод – правильный.

Что было после Швеции?

Был «Next stop – Soviet». В Беларуси была датская выставка во Дворце профсоюзов, Меня эта выставка не впечатлила. Мы все были реально круче и интереснее. Я тогда больше работала с «Белорусским климатом» и мы делали безумные выставки. У нас лежала вывеска «Фотоклуб «Мiнск», а в Красном костеле мы засыпали зал осенними листьями и использовали эту вывеску для звуковых эффектов. Это, конечно, клубу не понравилось. Мы уже очень раздражали старшее поколение. Из Клуба я ушла, «по собственному желанию», Васильев попросил…

А как Валерий на все это реагировал?

Он был на нашей стороне. Но Валера – не тот человек, который будет вступать в открытый конфликт. Не могу сказать, что он выяснял с Васильевым отношения. Они могли поспорить о подходах. Валера сетовал, что его попытки продвинуть идею создания Союза фотографов не находили поддержки у старшего поколения. Но эта тема меня уже не коснулась. Валера не мог быть формальным лидером. Ему надо было оставаться неформальным. Он прекрасный преподаватель, мыслитель и генератор идей. Но он не «делатель». Кроме обучения, остальные организационные штуки – не для него. Надо иметь другие навыки и желания. А Валера все отпускал на самоорганизацию. А для этого нужно чтобы люди умели самоорганизовываться, но для тех, кто вырос в СССР это было непривычно.

Почему он все же выдвинул свою кандидатуру на место председателя Союза?

Может быть он решил, что если придет кто-либо из старшего поколения то это будет второй фотоклуб «Мiнск»,. И, возможно, он считал, что готов развивать все новое в фотографии. Валере, конечно, нужен был бы помощник, который занимался бы административными вопросами. Он не встанет и не поведет массы за собой. Я в это время была уже «в детях» и другой деятельности и мы просто продолжали дружить. У него начался период Интернета. Он же был исследователем по натуре. Но в итоге - стал виртуальным человеком. Если от него надо было что-то добиться, проще было написать ему электронное письмо. Когда Валера вернулся в преподавание – он, как мне кажется, вернулся к себе. В Вильнюсе студенты сделали его выставку, я ездила на открытие. И увидела, что он вдохновлен, работает со студентами.

Было ли у вас общение вне студии?

В последние годы Валеру вообще было сложно куда-то вытащить. Москва, Швеция – это все по делу. Были еще поездки по Беларуси. Но всё, что у нас происходило значительного – происходило в том самом подвале. Валера вообще все устраивал скрупулезно – стол для компьютера, фотоувеличитель… Он себе создавал своеобразные островки, домашние. В Клубе, дома. Это были стопки всего и вся, но очень организованные. Он обитал в таких вот закрытых пространствах. К себе на хутор мне удалось затащить только один раз! У него с собой всегда был кипятильник.. Валера готовил редко, но делал это с большим удовольствием и со вкусом. Звал меня в Вильнюс на рыбу. У него там появилась привычка – раз в неделю покупать большую рыбу, приглашать гостей, всем вместе готовить и затем ужинать.

У Валерия были друзья?

Сложный вопрос. Я считаю себя одним из его друзей. Он не любил праздновать День рождения, но я почти каждый год, все равно, приходила к нему с подарками. А вот когда Валера с кем-либо ссорился – это было раз и навсегда.

Фотоклуб МИНСК 70е годы
Ирина Сухий. Журнал Photo&Video Швеция 1989 г.
фотоманифест США 1990

ВЛАДИМИР БЛИНОВ

фотограф

С Лобко меня познакомил Юрий Васильев. Мы немного пообщались с Валерием в Клубе и я решил какое-то время поработать самостоятельно. Я работал в Институте зоологии, и однажды туда пришел Валера. Тогда создавался первый Союз и по уставу председателем должен был быть фотограф с соответствующей записью в трудовой. И Валера устроился в Институт на должность фотографа.

Когда вы вместе работали – что он снимал?

Камера у него была в руках постоянно. Портреты снимал уже мало, больше жанр. Была серия о собачках, снятая в Троицком предместье в Минске, но она почти вся пропала. Было много общения со шведами. Валера возил к ним полные сумки фотографий! В выставках уже практически не участвовал, хотя ранее отправлял работы в салоны FIAP.

А что его могло привести в восторг? И наоборот – что раздражало?

Валера был очень открытым для всего нового. Способ обработки фотографии, метод верстки, возможность что-то улучшить – это приводило практически в восторг. Неприязнь – даже если что-то и было, он хорошо скрывал. Меня удивляло его неприятие цифровой фотографии. Он к ней относился несколько свысока. И мы нередко спорили на эту тему. Я считал, что новые технологии надо принимать. При этом, цифровую технику он не отвергал. Вот такое противоречие.

А может он состоялся как пленочный фотограф и к цифре он просто ревновал?

Этой ситуации я понять не мог. Возможно, ты и прав… Он довел технику печати пленочной фотографии практически до идеала. Он очень быстро загорался и генерировал массу идей, легко и быстро брался за реализацию. А вот что у него не получалось – это доводить до конца. Даже если посмотреть на ситуацию с Союзом. Он увлекся одно время рекламой. Потом переключился на полиграфию. В то время он много печатал открытки, эскизы к ним делали дочери. Ему был интересен сам процесс. Потом это все тоже отошло на второй, третий план. Он почувствовал вкус к обучению. И занялся преподавательской деятельностью. Вот это захватило его больше всего. У нас не было отношений учитель-ученик, мы не были коллегами. Я занимался энтомологией, он – фотографией. Человек он был все же сложный и тонкий психологически, чтобы близко к себе подпускать. Отношения у нас были скорее приятельскими. Но именно он привил требовательность к себе, понимание, чего можно и нужно добиваться в фотографии. Давал много советов по съемке. Валера был очень обаятельной личностью. Любой, кто с ним общался, подпадал под его влияние. Я никогда от него не слышал ничего обидного, он всегда находил дипломатичный вариант.
В. Лобко и Вл. Блинов на открытии выставки в галерее 6 ЛИНИЯ, фото З. Дорошевич

ЮРИЙ ЭЛИЗАРОВИЧ

фотограф

В своё время я вел детскую фото-студию «Прамень». Понимал недостаточность фотографических знаний и навыков и это подталкивало учиться дальше. Студия клуба «Мiнск» и была местом, где можно было чему-то научиться. Там впервые Валерия и увидел.

Он был с одной стороны энергичный, но с другой – все время погруженный в другую плоскость восприятия мира. Позже мы общались достаточно тесно, хотя на «ты» так и не перешли. Для меня было важно сохранить отношение на «вы». Мы много разговаривали, т.к. много ездили вместе. Порой мне было непонятно, почему. Позже я понял, что в процессе разговора он думает. Ему нужен был не оппонент, а слушатель. Но он был очень стеснительным человеком. Не наглым. Несмотря на стиль одежды, длинные волосы, энергичные движения. Думаю то, что Валера был достаточно стеснителен, подтвердит и Журавков. Когда они ездили в Данию, Валера предпочитал, чтобы в общение первым вступал Виктор.

В кругу другого мира, в котором ему было комфортно, в камерном кругу, этого не чувствовалось. Валера всегда был корректен. Кричащим я его не помню. Если он повышал тон – то всегда понижая голос.

А что его могло вывести из себя?

Порой нежелание понимать очевидные вещи.

Когда учреждали первый союз, Виктор Гончаренко договорился с одним из секретарей ЦК партии о визите для обсуждения этого вопроса. И туда было логично предположить, что пойдет Валерий. Но в итоге пошел я. Виктор обеспечивал вхождение, но должен был быть кто-то, кто все это внятно изложит.

Зная нежелание Валерия общаться с чиновниками, есть противоречие с его желанием стать председателем Союза…

Не думаю, что это было его желание. Если бы была возможность действовать иначе – он бы не занимался этим. Союз не состоялся потому, что он был сформирован как часть государственной культурной программы. Те Союзы, у которых была своя материальная база, могли сохраниться. Союз фотографов «из ничего» никак не мог состояться.

Есть вожди, есть старейшины… Если бы был вождь, Валерий предпочел бы быть старейшиной, консультантом.

Мы все стоим на разных ступеньках в пространстве. Для Валеры было важно объединить все это в платформу. На уровне литературы, музыки происходило создание единой культурной площадки для общения. Как известно - служенье муз не терпит суеты. Поэтому, как только появились студии, практическая фотография Валеры начала затухать. На нашей студии, я думаю, он достиг пика портретной фотографии. Очень чистые, одухотворённые работы. Какое-то время он фотографировал в театрах. Понимая ограниченность реализации творческой фотографии он искал компромисс. Возможно это и привело его в Театр оперы и балета, в Русский драматический. Но театральные съёмки, скорее всего, оказалось не тем, но что он надеялся. В итоге он стал привлекать и студийцев к съемкам в театре– портреты актеров и т.д. В результате получился неровный ряд работ. Хотя, это было интереснее, чем стандартный подход к такой теме. После этого он практически перестал снимать. Ему, как потребителю фотографии было скучно. А вот фотография концептуальная, авторская, неформальная, которая продуцировалась его учениками, была ему интересна. Но его собственные попытки снимать работы такого плана были или не такими успешными как у молодых фотографов или вовсе неуспешными. Начались поездки за рубеж - Валера занимался огромным количеством общественных дел. Между его учениками и им самим не было большой разницы в возрасте. Это способствовало возникновению дружбы. Хотя, именно подружился он, кажется, только с Ириной Сухий.

Потом Валерий попытаться сделать издательство, в котором можно было бы публиковать фотографию. Ему было важно заниматься продвижением минских фотографов. И как человек системного мышления он так к этому и относился. У Валерия был Центр творческой фотографии. Здесь были разные направления: и галерейная деятельность, и обучение творческой фотографии, и музейное хранение, и исследовательский центр. Потом появились интернет-проекты. И тут уже стало практически не до фотографии.

«Метод Лобко»… В чём он заключается?

Как педагога я его практически не воспринимал. Валерий не учил. Он просто делился тем, что знает и что нужно для данного конкретного дела. Минимум технологической обработки, стройная система. На первом этапе не предлагалось выбора. Предлагалась дорога. Прошел – иди дальше в любую сторону.

Когда-то у Лобко спросили, почему в студии не такого, как в художественной школе – молодые ребята мешают краски, смотрят, как работает мастер, дописывают задники… Валерий ответил, что фотографу это не нужно.

Валера учил тому, что знал сам. Это был постоянный личный мастер-класс.

Валерины учебные проекты были успешны хотя бы потому, что он руководил всем процессом так, как хотел. Условия, в которые он попадал уже в других учебных заведениях, ограничивали правила игры. И в какой-то степени это ограничивало результат.

У Валеры в Клубе была своя комната. По сути – мастерская, хотя он не печатал фотографии. Это было место, которое скорее напоминало логово. Позже таким логовом для него стал кабинет в Институте зоологии в Академии. Он там вместе с Блиновым работал. Это был штаб творческой фотографии.

Тогда была издана «Белорусская фотографическая энциклопедия». Благодаря Валерию авторы нашего круга приняли участие в этом проекте. Я брался писать туда о фотоаппаратуре. Но это входило в противоречие с моей жизнью и я нашел мужество отказаться. Т.к. не было возможности сделать так, как хотелось.

В результате его работы с молодежью появилось некоторое количество людей, для которых занятие фотографией стало профессией. Парфенок стал редактором журнала «Мастацтва Беларусi». И такие примеры не единичны. Появилась страничка о фотографии в «Лiтаратура и Мастацтве». Он активно продвигал учеников. То, что происходило в подвале - расползалось по культурной жизни всей страны, Союза и не только. Он занимался созданием фотографического мира. А потом все затихло… Кто виноват? Мы сами. Пришли проблемы, Валера с ними остался один. По сути, поддержки не было. Он об этом не говорил, но думаю, он чувствовал себя в определенной степени разочарованным. И мне нечем объяснить его невнимание к фотографическим процессам и проектам последних 15 лет его жизни. Человек тянул воз в гору, втянул на гору и выпрягся, пошел своей дорогой. Разумеется, воз покатился вниз…

СЯРГЕЙ ХАРЭЎСКІ

мастацтвазнаўца

Пра Валерыя Лабко я чуý шмат чаго ýжо ý 80-е гады, яшчэ не ведаючы яго персанальна. Розніца ý гадах ніяк не спрыяла нашаму сбліжэнню. Да і я сам не фатограф. Але чуý і ад Грыца, і ад Парфенка, і ад Алеся Крыштаповіча, які зараз у ЗША жыве, ад Алены Адамчык-Беляевай. Я бачыý яго работы ý часопісах. Чаму я гэта акцэнтую? Пэýны час я працаваý на студыі Манцветава на фабрыцы каляровага друку. Там быý унікальны калектыý фатографаý! І я іх здымкі рэтушыраваý. Аб чым мы толькі не размаýлялі! Асабліва напярэданні Перабудовы.

Сустрэýся і пасябраваý я з Валерыем ужо у Вільні, калі мы разам працавалі ý Еýрапейскім Гуманітарным Універсітэте. Я некалькі гадоý пражыý у Вільні і для выкладчыкаý ЕГУ я быý як Чычэроне – дзе што ецсь, куда пайсці... Першыя гады мы жылі па розных кватэрах. І неаднаразова мы жылі разам з Валерай.

У Валеры была такая рыса, што ен нібы разумеý, што пра яго ýсе ведаюць. Тамы мы больш гаварылі пра фатаграфію, чым пра што іншае. Пра фатаграфію цалкам, пра аýтараý, хто куды пайшоý, вырас, пра яго вучняý. Ен велькі любіý сваіх вучняý. Вельмі! Рэдкія выкладчыкі і педагогі настолькі даткліва ставяцца да сваіх вучняý. Фактычна як да сваіх твораý. Ва ýсіх сэнсах. Амаль як да дзяцей. Ен ведаý як у каго склаліся лесы, у каго якія поспехі. Меня гэта вельмі ýражвала. Гэтым ен пасеяý да сабе вялікую павагу!

Ен заýседы сыходзіý з універсітэта апошнім. Ен літаральна да апошняй хвіліны заставаýся з вучнямі. Часам ен заставаýся ý майстэрні на целую ноч. Ен гарэý! Назіраючы за его рэжымам, у яго не было стадыі пакоя. Не бачыý, каб ен ляжаý на канапе і чытаý газету.

У апошнія гады, нават у Вільні, горадзе Яна Булгака - Валер не здымаў… Ты не цікавіўся – чаму?

Ен быý перфекыяніст. Ен шукаý тое, што ніхто яшчэ не зрабіý. І павінен быý вось-вось пачаць. Для яго было праблематычна працаваць з новымі тэхналогіямі. Ен здымаý раней на пленку. І ýсе страты прац (напрыклад пасля Швецыі) – гэта была для яго вялікая траýма. Ен ставіýся да друку як для мастацтва! Адын з мастакоý 30-х гадоý, Філонаý, лічыý адной з якасцей твора літаральна «зделаннасць». І Лабко лічыý так сама. Усе ручкамі! Штобы твор нес цяпло рук. А тут новыя тэхналогіі... Валера быý чалавек захоплены. Ен мог захапіцца і давесці нешта да ýпора. Як толькі з’явіýся інтернэт – ен адзін з першых пачаý его задзейнічаць і асваіваць. Ен унурыýся настолькі, што нават пісаý праграмы.

І ен быý на ростанях – стары шлях пройдзены і трэба браць новые тэхналогіі. Але іх патрэбна ведаць настолькі дасканальна, каб можна было зрабіць нейкую рэвалюцыю. Я думаю, што адказ на пытанне – у гэтым. Валера шмат здымаý вучняý. Ен стаý майстрам псіхагалічнага партрэту. Але гэта ýсе было як першы падход да снараду. Ен думаý, што вось зараз ен адпрацуе ýсе жанры і віды, пагуляецца са штатывамі і аб’ектывамі, са святлом. І здарыцца прарыý у творчасці. І я думаю, што так яно б і было...

Што датычыцца Вільні – ен вельмі глыбока вывучаý гэтую тэму. Чытаý шмат літаратуры, на маіх вачах вывучыýся вольна размаýляць па-беларуску. Мяне ен гадзінамі дапытваýся пра горад, пра дзе тут былі палякі, дзе габрэі, што было ý гэтым касцеле ці іншым...

Я думаю, ен подступаý да разумення... У меня была лекцыя “Вільня ý беларускай фатаграфіі 1980-1990х гадоý”. Гэта і Хрыштаповіч, і Парфянок, і Алена Адамчык, і Дзяніс Раманюк. Што Вільня як фактура значыла для беларусаý да 1991 года і пасля. І Валер зрабіý мне шмат добрых заýваг. Мы з цікавасцю вывучалі здымкі таго перыяду.

Вышэй ты казаў пра сумесны быт з Валерам…

Трэба казаць, што творчасць дзеля славы ці засваення новых тэхналогій - не было самамэтай для Валерыя. Ен быý вельмі зацікаýлены да жыцця. Такі бонвіян!

Раз на тыдзень ен ладзіý fish-party. Збіраліся людзі, ен сам гатаваý рыбу, салаты, віно... Ен быý бліскучы кулінар! Ен адчуваý гэта і ганарыýся гэтым. Быý вельмі хлебасольны і гасцінны. Ен любіý такія не тусоýкі, а тое, што называецца бяседай. Прыходзілі выкладчыкі ЕГУ, супрацоýнікі і часам к 8 быý дым карамыслам і поýная хата народу.

Яго вельмі любілі. Гэта было ýнікальная звяно паміж усімі. Ен ніколі не таіý свае думкі. Быý грубаваты, рэзкі нават...

Цікава.. А мне казалі, што ён быў вельмі стрыманы чалавек..?

Ен быý дэмакратам у шырокім сэнсе. Лічыý, што ýсе павінна вырашась калегіяльна. Што ý калектыве не мусіць быць закрытых тэм. З сябрамі ен мог быць мяккім - калі тычылася прыватных спраý. Але кале тычылася агульных рэчаý, напрыклад невыкананне абавязкаý, затрымліванне стыпендый, непавага да студэнтаý – тут ен быý ярыстным бічэвацелям бюракратызму, фанабэрыі, саветызму. Ен быý заўзятым антысаветчыкам і быý моцна палітазаваным.

Тое, што тычылася большых рэчаý, агульнакультурных, агульнанацыяльных, універстэтскіх – ен мог быць вельмі лютым і вельмі завадным. І ý гэтым сэнсе яго нельга было назваць мяккім.

Ен умеý слухаць, прымаць да ведама чужое меркаванне...

Ен нікога не мог пакрыýдзіць. Ведаý, калі прамаýчаць, калі сказаць. Ен вельмі шмат даваý студэнтам ва ýсіх сэнсах. Дапамагаý, мог грошы пазычыць, персанальную камеру.

Ен застаýся ý нашай памяці такім чалавекам, які гарэý і захапляýся. Шкада, што такіх людзей мала.

АЛЕКСЕЙ ИЛЬИН

фотограф

Мы с Геной Слободским, увлекались фотографией, но наступил какой-то момент, когда я понял, что в этом деле есть потолок.. Это был кризис технологий, на самом же деле – кризис идей. Стали мы искать, как это можно исправить и попалось на глаза объявление о наборе в Студию при фотоклубе «Минск». Так в итоге мы попали во вторую Студию. При вступлении было вот что интересно… Валерий сделал достаточно высокий барьер для поступления - все заполняли анкеты. И некоторым соискателям он отказывал в приёме по непонятным причинам.

Изначально в Студию пошел поступать только Гена, мне не позволяли семейные обстоятельства. И вот после первого же занятия он пришёл с огромными глазами. И сказал, что я тоже должен пойти туда с ним, и что он уговорит, чтобы меня взяли. Когда я пришел, Валера скрепя сердце согласился, чтобы я присутствовал на занятиях. Но до конца занятий он так и относился ко мне особенно, как к «зайцу», безбилетнику. Да и сам я чувствовал себя несколько «неполноценным» – анкету ведь не заполнял, но - прижился, стал «своим», нашёл общий язык с ребятами. И вот, отучившись год, мы решили устроить феерический Новый год. Я видел, как поменялось отношения Валерия ко мне, когда мы вместе стали придумывать это мероприятие. Новый год тогда удался. Это сплотило Студию-2 и не дало ей раствориться в пространстве, как это в своё время произошло с другими студиями.

В «Провинцию» вошли выпускники Студии-2 и Студии-3. В это время появилась чёткая ориентировка на Запад, на продвижение нашей фотографии за рубежом. Я в этом всём участия не принимал, это было не мое. Мне хотелось «копать вглубь», Мы с Геной, Антоном Павловским, Зоей Мигуновой делали в созданной нами творческой группе «Аэро». Это была такая «матрешка»: творческая группа в рамках объединения. Тогда в рамках «Провинции» возникло несколько подобных групп, каждая со своим направлением. Валера Лобко хотел, чтобы мы двигались вместе, как коллектив единомышленников. Однако со временем эта групповая инициатива распалась на вовсе единичные проекты - каждый стал сам по себе, исчезла динамика, «Провинция» развалилась. База в помещении фотоклуба «Минск» тоже была потеряна. Валера тогда очень переживал, что всё так уныло закончилось, хоть и не говорил об этом открыто.

После этого наши с Валерием пути на время разошлись. И вот как-то случайно я зашел в Академию искусств и встретил Валерия - он только устроился преподавателем в центр «Творческие мастерские» при Академии. Он вдруг у меня спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы читать лекции. И я рискнул предложить для этой роли себя.Так началась наша совместная работа в центре «Творческие мастерские». Конечно, я волновался – получится ли так, как нужно. И однажды поделился с ним, что почти все забыл. Но оказалось, что это неважно. У Валерия самого курс выстраивался непосредственно в процессе обучения. Он хотел создать что-то новое, искал новый способ преподавания. В результате мы оба учились сами прямо в процессе обучения курсантов. И это было потрясающе интересно.

Мы стали читать лекции вместе. В какой-то момент я понял, что в нашем общении пропала граница и отчуждение, которое было во время учебы в Студии и деятельности в «Провинции». Мы оказались из одного теста – нам обоим важно было получать внутренне удовлетворение от того, что и с каким качеством отдачи мы делаем, а не просто получать эквивалент труда в денежных знаках.

Постепенно я стал понимать суть обучения в Студии-2. Мы же тогда наивно полагали: Лобко собрал нас, чтобы передать некую секретную информацию, воспитать последователей. А ее не было, этой особой информации. Все, что он тогда нам рассказывал, можно было найти вполне самостоятельно, в книжках и справочниках. Не было какой-то особой «школы Лобко», о которой потом стали говорить. Секретным ингредиентом на самом деле был сам процесс, стиль, отношение к миру. Для Валеры это был путь, движение. Можно сравнить с китом – если кит остановится, он умрет. Он движется и фильтрует планктон – это его постоянная пища, он этим живёт.

В чем феномен Студии-2, Студии-3 и «Провинции»?

Валера собирал этакий «ядерный реактор». Каждый кусочек урана по-отдельности не работает, реакция не идёт. Валера собирал нас вместе, вызывая «получение энергии», зажигая реакцию обмена идеями, знаниями, действиями. А сам выступал в роли «замедлителя» и регулировал процесс хода этой реакции. Он создавал вектор, подправлял всю ситуацию ровно настолько, чтобы она двигалась в интересном ему направлении. Но он никогда никого никуда не тащил. Он был предельно деликатен, порой даже слишком! Например, бывали моменты, когда люди хотели получить от него какую-то конкретную технологическую информацию – а он не давал прямого ответа, уворачивался. Ему было довольно сложно это делать – он ведь был отзывчивым человеком. Понять этот ход, зная его, было трудно. Обижались. Думали - он знает, но скрывает. А ведь всё просто. Если давать требователям готовую технологию, будет лишь выхолащивание сути, бездумное применение наработанных приёмчиков. Неизмеримо важнее подвести человека к самостоятельному открытию, любой приём должен прорасти изнутри, быть органичным для автора, согрет теплом его души.

Немного о Творческих Мастерских…

АИ: Валера был перфекционист, он стремился к тому, чтобы можно было дать людям почувствовать возможности, а не просто определённую сумму знаний. В Творческих Мастерских атмосфера была достаточно странной, возможно поэтому многие преподаватели уходили… Тогда руководство просто хотело брать деньги со слушателей, а обеспечением процесса особо не заморачивалось. Было очень сложно пробить стену непонимания, чтобы оборудовать Мастерские хоть как-то – вспышки, отражатели, штативы… На всех была одна цифровая камера. Это же смешно! Валера страшно переживал, уговаривая, объясняя, требуя, приводя примеры. Возможно, именно это и подорвало ему здоровье. Представь – тогда на кафедре графдизайна, которая готовила будущих художников и дизайнеров, в компьютерном классе стояло 8 древних машин, из которых работала одна. Иногда две. И это были компьютеры, списанные из бухгалтерии! В конце концов после очередной попытки что-то выбить, у него состоялся резкий разговор с руководством Мастерских и он ушел. Валера с головой погрузился в преподавание в ЕГУ в Вильнюсе. То, что он пытался и не смог сделать в Академии, продвинуть новые принципы образования, он стал делать в ЕГУ.

Там его вполне устраивало, что у него был и входной отбор, и отбор в течение года. Если ты занимаешься, если выполняешь задания, ты продолжаешь обучение. Если нет – до свидания. Валера всем давал сделать пробный шаг – он пропагандировал векторную графическую программу Xara. Она фантастическая, но освоить ее было сложно. Этот барьер переступали не все. По его представлению обязательно должно было быть именно так. Если человек ленив настолько, чтобы не суметь освоить мощный инструмент в самом начале, то ему не нужно учиться. Почему многие обижались на Лобко во время Студий? Все ждали, что получат готовый инструмент, чтобы творить шедевры и продвигаться. А Валера от подобного всячески уклонялся. Определить подход было просто: человек пытался выяснить лишь технологическую конкретику, добыть «быстрые» знания – как устроен проявитель, что именно надо сделать, сколько насыпать и куда ткнуть. А проявитель-то был самый обычный! Что представляла собой разработанная им до полного совершенства система? Съемка, специфическая проявка, печать с точкой и доведение работы до выставочного уровня. Мотивированному на творчество человеку эта система полностью развязывала руки, позволяла творить буквально чудеса. Но именно система вся, целиком, от начала и до конца. А люди хотели получить отдельное немедленное чудо, например, какой-то особый, секретный проявитель, который сам по волшебству решит все их проблемы…

Так и сейчас «кнопку Шедевр» на цифровике ищут... Стремление понятно. Но даже если и дать конкретный «волшебный» инструмент – не всякий сумеет им воспользоваться. Как мне кажется, Валера всегда искал максимальный КПД от процесса работы с теми, кто подхватывал его вектор. И у него наверняка была своя система определения «свой-чужой»…

Он создавал продуманную систему барьеров, преодоление которых человека развивало. Те, кто привыкал это делать, становились художниками…

И кто эти люди?

Во времена Студии-2, например, Миша Гарус. Как-то раз Валера ещё в самом начале, ознакомившись с его картинками, сказал что-то вроде «уважаю, но не одобряю». Картинки эти не совпадали с направлением, которое продвигал тогда Валера, однако вызвали его уважение. Полагаю, это также Володя Парфенок. Валера ценил и уважал Гену Слабодского. Картинки Слабодского всегда были немного «со странностью», чуточку волшебные, даже самые простые. Может быть, дело именно в этом. И уж совершенно точно это были Ирина Сухий и весь тогдашний контингент «Беларуского климата». Думаю, раз Валерий это делал, выстраивал эти барьеры, значит, система работала, оправдывала себя, давала результат.

Я для себя так и не определил - каким было на самом деле отношение Лобко к цифре?

Он не считал за фотографов успешных «цифровиков», которые пользовались технологией лишь для зарабатывания денег. В своих резких высказываниях по поводу «цифры» он не то, чтобы лукавил, это был такой полемический ход, некоторая гиперболизация, утрирование. Это была мудрость преподавателя. Пленка учит думать – постоянно говорил он. Ты не смотришь на экранчик каждый раз, когда нажмешь на кнопку. Это ощущение кадра должно формироваться внутри человека. Сделать все, что требуется для получения выдающегося снимка, надо до нажатия на кнопку. И в этом случае не надо перепроверять, получилось ли то, что хотел. Ты должен быть уверен: получилось. Вот этого состояния Валера добивался. Пленка это дает. Она и есть очередной барьер. Настоящая фотография – в чём-то немножечко магия. Искусство фотографа - оно не в кнопках на камере, оно внутри, в сознании, в душе. Цифра расслабляет, развращает неопытного фотографа. Цифра искушает его немедленно взглянуть, что получилось. И это постоянное переключение, выход из контакта с объектом съёмки размывает состояние «здесь-и-сейчас», которое так важно для творческой фотографии. Потеря уверенности, возможность подсмотреть ответ. По его мнению, вот эта обманчивая легкость мгновенного получения результата лишает фотографирующего самостоятельности. Когда в результате камера, а не фотограф, решает, каким быть снимку. Но ведь это беда подхода, а не инструмента. И мы не раз с ним об этом говорили. А вообще против цифровой технологии конкретно он ничего не имел. Сам снимал цифровиком. И считал цифровую камеру прекрасным инструментом обучения фотографии. При правильном подходе, разумеется.

Кем Валерий Дмитриевич оказался в твоей жизни?

Сначала он был советчиком, затем союзником, в какой-то момент я стал считать его другом. Другом-попутчиком. Я не могу подобрать точное слово… Мне его часто не хватает. Но ведь по большому счету он не уходил. Он здесь, с нами. Всё, что он сделал, его мечты, подходы, мысли. Просто есть ощущение, что то, что я делаю сейчас– оно правильное. Ему бы понравилось. Он помогал людям обрести себя. И это его очень радовало. Он очень часто повторял слово «мотивация». Немотивированных людей он обходил стороной. Результат – это не цель, считал он. Цель – это движение, динамика, действие, процесс.

Его увлекал и радовал пинхол - камера без объектива. Для фотографирования достаточно лишь любой коробочки с точечным отверстием. Великолепный принцип: простейшими средствами из ничего сделать все. Это тот самый универсальный принцип, которым пользовался Валера.
Фото В. Лобко в альбоме PhotoManifesto (США, 1990)

ЮРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ВАСИЛЬЕВ

фотограф

В 1972 году мне пришлось заменить Александра Сергеевича Дитлова на факультете общественных профессий в тогдашнем политехническом институте. Я пришел на ФОП. Мне тогда было 33 года. В аудитории было порядка 25 человек. Лаборант меня представил. И мы начали разговор. И тут возглас: «Расскажите о «Фотографике» ! Это был Валера Лобко. Вскоре после этого Валерий принес свои портреты и я предложил их показать в Клубе. Валера показал свои работы, всем понравилось, его приняли. И он очень активно влился в работу Клуба…

В чем это выражалось?

Масса идей! Мы готовили «Фотографику-73». Валера взялся делать плакат к выставке. Это была очень хорошая выставка. Валера познакомился почти со всеми авторами. Параллельно активно взялся за лабораторию. Мы вместе плотно работали достаточно долго. Ведь Студия, которую он и предложил, появилась в 82 году! То есть через десять лет.

А что и как Валерий снимал? Вы наблюдали за ним?

От себя скажу так – для меня он более всего фотограф именно в портретах. В концептуальной фотографии как автор он не проявился. Но как-то сумел передать то ли дух новой фотографии, то ли что-то подобное. Позже он увлекся съемкой от груди. У него была камера с «Юпитером-12». И получались великолепные фотографии!

Лобко был в Праге в доме, где жил Йозеф Судек. Он красиво отснял беспорядок, который царил в том доме. У нас контакта уже не было, но я видел эти работы позже. А вообще, кроме портретов, я ничего не помню особо. Он хорошо привил студийцам технику съемки. Но по сути ее использовали только Дудкин и Сергей Ковалев. И Колтович.

Как строились взаимоотношения Клуба и Студии?

Они собирались в другие дни. С Валерой пересекались часто, т.к. он приходил в Клуб почти каждый день. Это все длилось до 89 года. В том году мы сделали последнюю «Фотографику», посвященную 150-летию фотографии. Мы провели в рамках выставки семинар. Тогда приезжали Борис Михайлов, Колосов… Я думаю что на Студию они произвели колоссальное впечатление своими работами. И концептуальным отношением к теме. В фотографию начала приходить серия. Первую Студию начинал Жилинский. Но Валерий не принимал, что делал Михаил. В 89 году состоялся съезд в Москве, который был посвящен созданию российского фотосоюза. У нас тут масса течений, а там еще больше! Из Минска ездили пять человек – я, Лобко и еще трое. К единству, конечно же, не пришли… В 90 году у нас был свой съезд и создание своего фотосоюза. И к нам тоже приезжали из Москвы. Они хотели, чтобы Союз возглавил я, т.к. была масса знакомств, связей. Но в итоге Валера выиграл два голоса.

Как могло произойти, что Лобко победил, возглавил союз и все бросил? Он не понимал, что за ним люди?

Союз он расценивал именно как победу. При том, что он никогда не выпивал, после собрания он отметил с компанией. Эйфория была колоссальная. После съезда Валера через некоторое время пропал. Для всех пропал. Увлекся кактусами, написал книгу «Мои зеленые ежики». Потом появился уже в связи с компьютерами и Интернетом. Затем начался период преподавания в минском ЕГУ. Когда у нас закрыли – уехал в Вильнюс. Валера был полон противоречий. Очень ранимый. При этом – общительный, не закрытый. Я его называл Валерий. А он меня – Сергеевич Юрий. У меня сложилось мнение, что он – хороший руководитель для маленького коллектива, и чтобы все были единомышленниками.

Что вы можете сказать о присутствии Валерия Дмитриевича в нашей фотографии?

Как фотограф – это портреты. Однозначно.

Ему удалось вывести фотографию из колеи пикториализма. То, что до сих пор процветает в Клубе. Я не все понимаю, что делают те авторы, которые приняли это – Кожемякин, Москалева, Шахлевич… А вот, кстати, Савченко ко всему пришел самостоятельно! Он не был учеником Лобко. Валерий получил Союз и его покинул. Я к этому отношусь так – он меня спас. Это было очень трудное время. Я не верю, что можно было в то время в Беларуси создать союз. У нас есть фотографы и фотографии, но посмотрите на альбомы, которые публикуются! Ну и второе – никакой поддержки, никаких финансов. Ни тогда, ни сейчас.

СЕРГЕЙ МИХАЛЕНКО

фотограф

Первый раз мы познакомились в Творческих Мастерских при Академии искусств, где он вёл курсы.. На заре Интернета, в середине или конце 90-х, я создал каталог белорусских веб-сайтов. Я занимался этим проектом, но забросил его. А, оказывается, Валерий Дмитриевич видел этот проект. Это говорит о том, что в голове Лобко была масса информации, в т.ч. и той, о которой ты сам уже давно забыл. В то же время у меня уже оформилась идея ZНЯТА и я с ней подходил к Лобко. Я запустил ресурс, ему многое понравилось, что-то он критиковал. Когда же пошел процесс развития, появился форум – тогда Лобко присоединился к ZНЯТА. В то время еще появилась игра «Фотоохота» совместно с Onliner. Я звал Валерия Дмитриевича в жюри периодически. И за время «Фотоохоты» он начал общаться с фотолюбительской молодежью. Валерий Дмитриевич сначала начал писать на форуме Onliner, его там восприняли очень неадекватно – сумасшедший старик что-то пишет. Его там не поняли, он ушел и перестал общаться. Тогда же появился ресурс Photoclub.by, там ситуация повторилась. Позже, когда стали больше общаться, я предложил ему сделать на Zнята отдельную страничку по Творческим Мастерским, чтобы можно было публиковать информацию. На портале тогда уже началось общение, начал формироваться статус. И тогда Валерий Дмитриевич стал писать на Zнята. И появилась ветка «Встреча с легендой», а затем превратилась в сольное выступление. В итоге, тема стала популярной. И была еще одна – «Куплю бачки для проявки», где Валерий Дмитриевич публиковал технические вещи. Он фактически получил трибуну, возможность делиться информацией, которой он был переполнен. И конечно, его подстегивало, что люди читают. Как любой интернетчик, он отслеживал посещаемость, как она растет. Это его очень трогало… И всегда после каких-нибудь встреч он говорил: «Так, с каждого по два отзыва на Zнята». В тот момент у него проявилось доброе отношение к порталу…

И, наверное, последняя запись в Интернете у него осталась на Zнята…

Наверное, да… Он писал утром, днем, ночью. Он писал ежедневно. Да даже глядя по переписке – он писал и в три часа ночи, и в пять утра. Люди удивлялись, когда он вообще спал…

Один из лучших портретов последних лет Валерия Дмитриевича – тот, который ты снял на Знятовке. Портрет произвел двойное впечатление. Первое – выразительный кадр, а второе – я увидел памятник…

Портрет случайный… Фактически, репортажный. Знятовка тогда получилась спонтанной и Валерий Дмитриевич тогда был первый и последний раз. Мы обычно закупаем продукты на общий стол, а Валерий Дмитриевич еще тогда сам купил рыбу.. У него с собой были овощи. И пока шла подготовка, он тихонько приготовил свое и всех накормил. И вот уже после ужина, у костра, мы сидели, разговаривали о разном. Валерий Дмитриевич сидел в сторонке, думал о чем-то. Я в тот момент взял длиннофокусный объектив, посидел, подождал, сделал несколько дублей и в том числе и этот, он посмотрел на меня...

Чем важен вклад Лобко в беларускую фотографию?

Он гениален, он талантлив, но попал не в то время. Он смотрел слишком вперед. Не в наше время с активной любительской фотографией... Родись он чуть позже, возможно было бы больше возможностей.

Влияние он оказал огромное. Глядя на тот же “Фотоманифест”... Потенциал участников был намного больше! Да, проект случился во многом благодаря Перестройка. Но в итоге люди вспыхнули и дальше... все. Набор нереализованных потенциалов и возможностей, идей. То же самое сложилось и у Лобко. Родись он чуть раньше – неизвестно, как бы все сложилось... То, о чем он говорил тогда, - его не понимали, что он говорит и что он хочет. Даже когда его представляли в жюри той же “Фотоохоты”, я написал, что он один из создателей фотоклуба “Мiнск». Ересь, в общем… И он мне позвонил и сказал: «Сергей, что вы, уберите это! Я не создавал Клуб! Я его разрушал!». Он говорил совсем про другое. И основная масса его просто не понимала.

Не будь его, наверное не было бы «Фотоманифеста», не было бы группы авторов, которая прозвучала. А ведь в «Фотоманифесте» гораздо больше людей, чем мы слышим сегодня. Но для многих это стало просто вершиной. А кто-то пошел дальше.

фото С. Михаленко

ВЛАДИМИР ПАРФЕНОК

фотограф

Володя, было бы интересно поговорить о творческом наследии Валерия Лобко. Но, где оно? Точно так же можно спросить про наследие Жилинского, Дудкина, Ждановича-старшего… Их работы можно найти в Клубе «МІНСК»… Но Лобко там очень мало…

Если говорить о работах Валерия Дмитриевича, можно вспомнить Королевскую библиотеку в Копенгагене. Что-то хранится в Музее фотографии в Оденсе, Дания. Возможно, что-то осталось в Швеции. Есть его публикации в журнале «Мастацтва». Наверняка, основной архив хранит семья. При пересылке одной из выставок пропала часть его работ. Не знаю, насколько это достоверно, но вероятность есть. Еще была выставка, в которой должны были участвовать я, Виктор Журавков и Валерий Лобко. Фотографии должны были прислать в Польшу. Во время пересылки Валерины работы, в т.ч. портреты с тонированием, потерялись. В определенном смысле Валера воспринял это как знак и это стало переломным моментом. Это был примерно 93-94 год и он охладел к фотографии. Что-то есть у меня. С поездок, PF-ки… В архиве «Мастацтва» вряд ли что-то осталось. Я сам пришел учиться к Лобко, потому что увидел его выставку. Я был в хорошем смысле шокирован. Это были портреты артистов балета. Поразила особенная резкость, высокое качество отпечатков, селективное тонирование. Тогда это было сродни бомбе. Фамилию я запомнил, и когда мне кто-то сказал, что Лобко набирает студию, мы пришли с Кожемякиным и Суковицыным записываться. Группа была уже набрана, но нас все же взяли. Это был примерно 83-84 год.

Каким было первое впечатление?

Валера очень харизматичный человек и это чувствовалось. Тогда к людям старшего возраста в целом относились по-другому. Но в нем было что-то еще. Привычка изъясняться иносказательно… Все это словно парализует. После общения с ним был одновременно и наполненным, и опустошенным. Уже потом замечаешь целый ряд факторов – и энциклопедических знаний, и музыкальные увлечения, и многое другое. Подкупал в какой-то мере и конфликт с Клубом. Тогда в целом ситуация протеста всех будоражила, объединяла, вдохновляла. Это все было навеяно временем… Я не смог перейти с Валерием на «ты». Чувствовалась некая оболочка и ты чувствовал, что дальше нее пройти невозможно.

Вы – первые, кто стали массово представлять нашу творческую фотографию за рубежом. Поднималась ли Валерием тема «беларусскости» в фотографии?

Не могу сказать, что мы садились и разбирались, кто из нас что делает и почему. В общепринятом ныне понимании «учителя» как «наставника» Валера не работал. Он был центром коагуляции, вокруг которого собирались творческие люди, которые были сильны сами по себе. И они начинали что-то делать свое. В нашей среде в то время почти все были приезжими, очень многие – детьми военных. Какая уж тут самоидентичность? Конечно, эта тема муссировалась и снимали мы и первые демонстрации с Позняком, и др. Но это была, скорее, наводка времени, чем внутренний порыв. Валера никогда не говорил по-беларусски, но он был редактором словаря, который назывался, если я не ошибаюсь, «Дыялекты палескiх гаворак». Он легко читал по-чешски, говорил по-английски. То, что называлось «минская школа» - речь в то время шла скорее о географической привязке. Мы в целом с Валерой как-то мало, что обсуждали. Что делать, как двигаться дальше… Это был стихийно сформировавшийся организм. Никто не задумывался, что будет дальше. Ждали политических перемен. А все начало рушиться, особенно с экономическим спадом. Коллектив сам по себе органично распался, когда каждый начал развивать персональную карьеру. Мы же не давали клятву продвигать беларусскую фотографию…

Первый Союз фотохудожников и выборы. Лобко проводил активную кампанию с тем, чтобы его выбрали. И его выбрали. Но Союз не состоялся.

Валера делал ставку на то, что Союз поддержит государство. Был пример Союза дизайнеров, который организовался в 1986 году. Была взята совковая модель, когда Союз что-то берет от Министерства культуры. В итоге, когда выборы состоялись, оказалось, что не все знают, что и как надо делать. Экономическая основа была в том, чтобы создать творческий фонд за счет государства. Но это в итоге не получилось. Валера писал письма в Министерство, ходил. Валера делал листовки-рассылки о том, что и где произошло. Это была подборка фотоновостей. Все понимали, что это просто тексты. Была надежда, что появится финансирование, но этого не произошло. Больше нюансов я не знаю. Эта схема не сработала, а другой придумано не было. Пару лет Союз просуществовал, когда нужен был следующий съезд, его не провели. И все. В 1995 году, если не ошибаюсь, пришла бумага о ликвидации Союза как об организации, которая не осуществляет деятельность. Валера тогда ушел работать в Фонд Сороса. Многие люди в то время, увидев хорошие контакты и выставки за границей, планировали заниматься фотографией. Была ставка, что Союз будет работать, будут выставки, продажи фотографий. Но многое начало меняться. И, в том числе, в отношении к Лобко. Валера несколько раз менял жизнь. Был лингвистом, фотографом, компьютерщиком. Начинал с нуля и достигал определенных высот в сфере, которой начинал заниматься. Возможно, быть председателем – это была не его сфера. Он мог бы быть идеологом Союза. Но никак не председателем.

Если вспомнить публикации о Валерии Лобко – чего, на твой взгляд, в них не хватает?

Во всех публикациях не хватает личной составляющей человека. В наших условиях, она многое предопределяет. Мы не знаем, какой Валера был в реальности. Есть попытка сделать из него легенду, миф. Идет определенная канонизация. А надо, как мне кажется, больше выяснить, каким он был на самом деле. И вот в том пространстве можно узнать и понять, что и почему происходило. Он был живым человеком!

Берлин, IFA Galerie, Fotografia aus Minsk (1994)
Копенгаген 1990

ТАТЬЯНА ШЕМЕТОВЕЦ

балерина

У нас получилось все неожиданно – Валерий пришел в театр, его попросили сфотографировать репетицию. Впечатление было странное. Он бегал, пытался найти, как это снять. Балет сложно фотографировать. Это специфическое искусство и съемка специфическая. И если человек в первый раз снимал балет – можно представить, насколько ему тяжело. Таким и было первое впечатление. Через какое-то время он пришел еще раз и спросил, не соглашусь ли я, чтобы он меня поснимал. У нас рядом с балетным залом была комната отдыха, где и состоялась наша первая съемка. Я не позировала. Мы разговаривали и он фотографировал прямо в процессе. У него получились хорошие фотографии. Когда он напечатал портреты, получилось, как мне кажется, здорово. В следующий раз он пришел показать контрольки. Все наше общение было спонтанным, неожиданным, ничего не значащим. У него был не только хороший вкус, но и хорошее чувство эмоций, настроений, состояний. Он появлялся, пропадал. Все наши встречи были связаны с фотографией. Потом он что-то почувствовал … и стал приходить на мои репетиции и фотографировать. Знакомство, начавшееся странно, переросло в доверительные отношения. Ему нужно было вдохновение и мне было нужно. Мне нужна была уверенность в профессии – он мне помог и поддержал. Но с ним было непросто. Он был очень сложным человеком…

В чем это выражалось?

Он всегда везде опаздывал. Никогда не приходил вовремя. А я в этом плане очень организованный человек, впрочем, как все балетные. Бывает, людей связывают тонкие вещи, а все остальное может даже раздражать. У нас появился сын, и он очень похож на Валеру. Это был мой осмысленный шаг. Мы попытались даже жить вместе. Но эта попытка была никакой. Потом еще была попытка. Потом он пропадал, снова появлялся. Когда сыну исполнилось 2 года, мы расстались. И вплоть до его смерти я ничего о его жизни не знала.

Что касается фотографий… С 1992 года у нас была потеряна связь. Но я могу предположить, что он перестал заниматься фотографией, т.к. ушло очень много чувства, сердца, желания освоить что-то новое в самой технике фотографии. Ведь когда он осваивал – он вникал в технологию досконально. Было слишком много чувств. Мало, что сохранилось. И его в итоге отшибло. Он стал заниматься теорией и тем, что дало возможность общаться с людьми, трансформировать информацию в маленький шедевр. Умение общаться с людьми, умение научить, умение передать свои теории… Для Валеры Клуб, общение, камерное общение значили очень много. Он никогда не был глашатаем, который работает на публику. Он умел подобраться к людям и вытащить то, что невозможно было достать в других обстоятельствах. Возможности, ниточки, способности… Но что касается переговоров, обязанностей… Наладить что-то, поднять не только до уровня общения, но и до уровня работы, чтобы это оплачивалось – на тот момент этого не было.. Вопросов в лоб он не любил.

Татьяна, есть ли у Вас какие-либо слова, которые Вы могли бы сейчас сказать людям о Валерии?

Слава Богу, что на свете был такой человек, как Валера. Я благодарна судьбе, что он был в моей жизни. Счастье в том, что он был именно таким непростым. И главное то, что он был абсолютно не таким, как все. Он успел пожить и в старом времени, и в новом. Он хватался, торопился, старался все успеть. Словно чувствовал свой срок.

Обложка журнала Photo&Video. Швеция 1989 г.
Т. Шеметовец. 70е годы. Фото В. Лобко.
Т. Шеметовец. 70е годы. Фото В. Лобко.

ИГОРЬ КОРЗУН

художник

О Валере Лобко я слышал достаточно много. Когда я увидел его впервые – серьезного впечатления не было. Прошло какое-то время, прежде чем он вписался в мою структуру понимания происходящего и в фотографии, и в нашем творчестве.

Несмотря на спокойный характер, он никогда не на чем не настаивал. Он просто приходил, приносил и говорил: «Есть вот такая вещь». Первым открытием для меня стали технологии, которые Валера Лобко задекларировал всем фотографам, в частности участникам «Провинции». И еще – его отношение не к фотографии целиком, а к процессу съемки. Это процесс с увеличением экспозиции для пленки, это широкоугольные объективные, гиперфокальные расстояния – все это до сих пор для меня связано с именем Лобко. Почему я это акцентирую? Он дала мне свободу обращения с видеорядом, который меня окружал. До этого я держал фотоаппарат перед глазами. В определенный момент, как я понял позже, это лишало возможности рассматривать то изображение, которое ты фиксируешь. Впервые я с этим столкнулся в Китае. Три дня ходил в шоке, пока не понял, что смотрю не на то, что собираюсь фотографировать, а то, как это выглядит на маленьком цифровом мониторчике. Огромное количество деталей для меня исчезло, я видел что-то общее. В итоге, я спрятал фотоаппарат. Фотографические тезисы, которые я узнал от Лобко либо через других фотографов, дали мне свободу смотреть не через визир фотоаппарата, а собственными глазами. Держа при этом камеру не перед глазами, а около живота, в стороне от себя. Это все постепенно стало формировать мое фотографическое мировоззрение. Валера был первым человеком, который не словами, не поступками, а легким толчком поставил меня на то место, где я ощутил себя максимально комфортно. Позже мне открылся мир этого универсального человека.

Он ведь был не фотографом. В средневековье те, кто учился в университете, - они постигали все аспекты естествознания. В определенный момент и Лобко был для меня такой фигурой. Иметь лингвистическое образование, написать книги про грибы и кактусы, и наряду с этим писать о фотографии. Не только о технологии, но и философии этого процесса. Каждая встреча с ним – это было открытие и понимание чего-то нового. Даже спустя несколько лет после знакомства. Он постоянно что-то объяснял. Но не менторским тоном, а неявным призывом к дискуссии. Объяснял, почему, делая то и это, мы делаем наши фотографии интересными не только нам, но и зрителю. Да, дух противоречия всегда присутствовал. Но мне кажется, ему было интересно с нами спорить. Интересно как исследователю нас завести, ущипнуть. Он не хотел только давать. Он всегда был открыт к тому, что мы декларируем. Я имею в виду всех, с кем он общался. Его любопытство очень сильно подкупало. Я не могу сказать, что мы сильно дружили. Но продолжительное время находясь в лаборатории, мы видели многое, переживали за него… Для нас это был первый взрослый человек, по-настоящему открытый для общения. Он был в то время старше нас лет на 15. Парфенок и Кожемякин были для нас людьми нашего поколения, и они еще учились, а не декларировали. А Лобко уже декларировал. И делал это потому, что мы этого ожидали.

Ожидания оправдались?

В полной мере. Для меня печать с точкой до сих пор остается единственно подходящей технологией для отображения наших идей. Плюс те искажения изображения, которые мы получили. На точке же все не остановилось. Был и расфокус, и выход из резкости, который можно использовать только с этим способом печати. Все это позволило порадоваться тому, насколько точно наши эмоции и ощущения могут быть переданы технологией. Мы получали изображение одновременно резкое и с бархатистым размытием. Это сейчас все доступно в цифре, но тогда! Тот же монокль попал мне в руки через Валеру. Почти все, что мы делали – мы хотели в первую очередь показать ему.

И что он вам говорил?

В эмоциях он почти всегда был сдержан. Не знаю, осознанно ли, но напрямую в разговоре с нами он ничего не хвалил. Он чаще задавал вопросы. Когда мы вдруг что-то очень эмоционально ему рассказывали и показывали, он просветительством занимался следующим образом: мы хвастались своими открытиями, а он всегда показывал нам что-то, на примере чего демонстрировал, что подобная логика достижения нашего результата уже была применена. И в то же время, от других людей мы слышали о том, как Валера восторженно рассказывал о том, что мы делаем. Призывал учиться нашей свободе обращения с материалом, не бояться что-то испортить, оставить дефект в фотографии. Ведь фотография – это сублимация всех знаний, которых человечество достигло в определенный момент, всех эмоций и творческих увлечений. Валера призывал не относиться к фотографии, как к простой технологии. За долгие годы ментальная энергия каждого автора, каждого ученого нашла свое отражение. И чем более открытым будет автор, тем более интересным будет диалог со зрителей. В этом было большое мастерство учителя. Если бы он говорил об этом в открытую, мы бы от всего этого смущались. Мы испытывали робость перед мэтрами. Мы не умели адекватно реагировать на комплименты. Но наверняка он отдавал себе отчет, что его слова о нашем творчестве достигнут наших ушей. Это очень хороший воспитательный момент. Помню, мне впервые попал в руки текст Лобко, написанный про меня. Была акция «Я здесь Шагал». В Витебск приехал грузинский художник Мамуко Джапавидзе. Отдавая дань актуальному искусству и тем художникам, которые были у истоков, он собрал всю бумагу, которая была в городе, сварил то, что он назвал бумажным борщом. Сделал листы самодельной бумаги, разложил у дома Шагала, и со словами «Я здесь шагал», обмакивая ноги в черную и белую краску прошагал по этим листам мимо дома Шагала. Валера тогда помог Мамуке сделать буклет об этой акции. И написал эссе, впечатления от проекта. В нем отражены мои качества, которые не являются безусловно положительными, но я, услышав их от Валеры, с ними согласился. После этого момента я открыл для себя Валеру как эссеиста. Я помню, с какой легкостью Валера освоил компьютер. И это при том, что у него не было профильного образование. Он ухватился за эту тему с одержимостью! Пожалуй, в городе он первым понял, что это такое на самом деле - Интернет-пространство. В социальном плане! Он понял это первым! Это был 1994 год. Он легко погружался в творческие проекты. Он был абсолютно бескорыстным.

АНАТОЛИЙ ЛОБКО

брат

Порох, взрывпакеты и ракеты…

В подростковом периоде у Валеры появилось одно увлечение. Нет, нет - это не девочки, как вы, наверное, подумали. Это был порох. Валера делал его сам из селитры, серы и древесного угля. При поджигании эта смесь быстро загоралась с выделением яркого света и дыма. Валера, как всегда, начал экспериментировать с пропорциями смеси и получал разный эффект.

Следующим этапом стало применение пороха. Так как мы жили в военном городке, где располагалось несколько воинских частей, то учебные стрельбы и взрывы на полигоне для нас была не редкость. Это была часть жизни маленького города Рава-Русская. Идея применить порох для взрывпакетов сама витала в воздухе. Вот Валера и начал делать взрывпакеты.

Вопрос, а для чего? А какой современный мальчишка не пользовался петардами, фейерверками? В то далёкое время у нас петард не было, а интерес наделать много шума вокруг был. Порох мы упаковывали в бумагу, картон, а потом тщательно перевязывали верёвкой и чёрной изолентой. Сначала взрывали в безлюдных местах. Грохот был невообразимый . Потом мы осмелели и начали в вечернее время хулиганить – бросали небольшие взрывпакеты в парке под лавочки с влюблёнными парочками. Был шум, крик, визг, а у нас, убегающих, море удовольствия и адреналина.

Вскоре о нас начали говорить и ругать, тогда Валера придумал более миролюбивое применение пороху - он начал делать ракеты. Делал корпус, приклеивал стабилизаторы, в нижней части был цилиндр с порохом и сопло. Ракета устанавливалась рядом с направляющим в небо металлическим прутом.

Успех пришёл не сразу. Валера, как всегда, трудился над вариантами размера ракеты, количеством пороха, диаметром сопла. В конце концов, он нашёл оптимальный вариант и ракеты начали взлетать и не просто взлетать – они ввинчивались в небо на десятки и десятки метров. Это было здорово. Каждому удачному взлёту, Валера радовался с присущей ему сдержанностью, а мы кричали, прыгали и радовались как маленькие дети.

Как мы раков ловили.

В летний период мы увлеклись ловлей раков. Организатором как всегда был Валера. Он сам делал раколовки которые на палке с веревкой опускли на дно речки под корни и ждали. Когда рак начинал есть приманку, а это под водой было видно, начиналось самое интересное - искуство вытащить раколовку не потеряв при этом рака. Рак очень чувствителен и осторожен, чуть заметит, что его перемещают сразу исчезает. Валера научился с ювелирной точностью вытаскивать раков. Достигнув совершенства в этом деле у Валеры были хорошие уловы.

Самолётики, самолёты, планеры.

Постепенно увлечение изготовлением и запуском ракет перешло в увлечение авиамоделизмом. Валере хотелось, чтобы в небе летали устройства им изготовленные, гораздо дольше, чем ракеты. Вот он и решил, что планеры и самолёты с пропеллером подойдут для этих целей лучше всего. Изучив литературу, Валера начал мастерить.

Первыми самолётиками были резиномоторные модели, это когда сильно закрученная резинка, по мере следующего раскручивания вращала пропеллер. Самолётики неплохо летали, но не очень долго, а Валере хотелось, чтобы они летали и летали.

Следующим этапом были уже моторные поршневые модели. Достать такой моторчик было непростой задачей, но когда он у нас появился, началась трудоёмкая задача по изготовлению самой модели самолёта. Валера справился и с этой непростой задачей.

Чтобы не потерять наше летающее чудо, мы привязывали к шнуру и он по кругу летал. Запускали мы его подальше от людей, так как трескотня от маленького моторчика была невообразимой, а нам не хотелось нарушать покой людей, так как это было с взрывпакетами. Мы уходили на стадион, за город.

У Валеры появились в городе последователи – несколько ребят тоже увлеклись авиамоделизмом. Такого движения в нашем городе до Валеры не было.

Гены. Радиолюбительство.

Все же гены имеют значение. От отца Дмитрия Ивановича, Валерию многое передалось, а потом еще и умножилось радио и фотолюбительстве. Отец в этом очень хорошо разбирался, хотя специального образования не имел, он был самоучка-технарь высокого класса. Отец легко мог отремонтировать телевизор, радиоприемник, магнитофон. Друзья, соседи, знакомые несли вещи на ремонт не в мастерскую, а отцу. И вместе с Валерой они сидели с паяльниками и дымящей канифолью. Вспоминается случай, когда изучая журналы "Радиолюбитель", Валера нарисовал схему усилителя, но со своими изменениями. На маленькой плате все поместилось в мыльницу. На то время это было совсем небольшим устройством, подключив микрофон и наушники получилось подслушивающее и передающее устройство с чрезвычайно высокой чувствительностью. На десятки и десятки метров вокруг был слышен лай собак, крик петуха, шум проезжающей машины, голоса людей. Нас это очень радовало и удивляло, так как подобного устройства с такой высокой чувствительностью, да еще сделанное своими руками из доступных радиодеталей, мы не видели. Помните фильм "Операция ы и другие приключения Шурика", где экзамен пытались сдать применяя передатчик и радио, так вот наш передатчик, работающий на средних волнах друзья попросили на экзамены в школу. Все удачно сработало - ответ продиктовали по передатчику, а прослушивали по маленькому приемнику через наушник. Передатчик нам друзья не вернули, сказали, что потеряли. Обманули, скорее всего. Я попытался вскоре восстановить по схеме, но без Валеры у меня не получилось. Это только один пример из многих, где Валера проявил себя как радиолюбитель, а делал он усилители, приемники, колонки, электрогитары. Мало кто знает, что Валера до поступления в учебное заведение работал в городском доме культуры. Там он отвечал за звук. По современному - он был диджеем. Дискотеки, которые он проводил, были на таком высоком музыкально-звуковом уровне, что подобных дискотек до него не было, да и после тоже

Путешествия по чердакам.

Еще у Валеры был период увлечения поиска старых документов довоенного и военного периодов в нашей местности. Город Рава-Русская до ВОВ был на польской территории. Мы исследовали в основном чердаки административных зданий, это было не сложно, т.к. они были открыты и ломать и вскрывать замки нам не приходилось. Пыли и грязи было предостаточно, но нас это не отталкивало, т.к. нам было очень интересно. У нас собралась довольно внушительная стопка документов, фотографий, фотопластинок польского периода города и военного периода, когда в городе были немцы.

Первый опыт любительской киносъемки.

За что Валера бы не брался, у него все получалось. Очередным увлечением у него стала любительская киносьемка на 8 миллиметровую пленку. У нас было 2 простеньких камеры, одна на батарейке, другая заводилась пружиной. Валера составлял сценарии сюжетов, а его друзья, знакомые исполняли роли. Мы бегали, прятались, догоняли и по сценарию даже дрались. Валера сам проявлял пленки. Это был важный период его жизни, сформировавший личность Валеры.

Фотографии 60-70 годов из семейного архива А. Лобко

ИРИНА БИГДАЙ

куратор

Какое участие принимал Валерий Лобко в работе галереи «6 линия» как куратор?

Мы с ним сделали две выставки… Первая, к годовщине Чернобыля. Фотографии Владимира Блинова. Вся тонкость была в том, что тогда уже начали запрещать все выставки, посвященные Чернобылю. Чтобы не было критики власти и всех последствий. Мы с Аленой Дорошевич тысячу раз говорили своему руководству («Белтехнология»), что у нас – никакой политики, мы просто показываем, что это заброшенный район, забвение. Уровень подачи был великолепным – четко, аккуратно, с табличками. Валера был представлен как куратор.

Но я с ним познакомилась гораздо раньше, как с отцом моих подруг. Я не верила, что это – папа. Я даже в какой-то момент подумала, что это муж одной из сестер. Он вел себя очень по-свойски, например, мог запросто присоединиться к нашему чаю. Но при этом всегда уважительно относился к нашим тусовкам. А мы тогда уже что-то делали, кто-то гранты начал получать. И если мы, например, не знали, как сделать тот или иной журнал, - мы шли к кому? К Валере. И он объяснял. Объяснял, что надо было все делать самому от и до. В нашей тусовке он каждому дал первый профессиональный совет. В издании журналов, в создании выставок, в фотографии… Вторая выставка – шведского фотографа Йоргана Лага. Я уже была директором галереи. У нас была «дырка» в выставочном графике. Я металась в поисках, кого выставить – зал не мог стоять месяц пустым. Тогда я позвонила Ире Лобко, а Валера вспомнил про Йоргана. Он один примчался монтировать экспозицию! Мы двигали, переворачивали экспозиционные блоки. Тяжеленные! Зал большой, а фотографии – маленькие и их мало. Валера быстро сделал экспозицию. Когда он разбил зал на две части, мы поняли, что это будет две выставки. И в одной была детская выставка, а во второй – швед.

Ирина, я слышал о каком-то неопубликованном интервью Валерия о белфото…

Я брала у Валеры большое интервью по поводу истории белорусской фотографии. Это было часа четыре, может шесть. Интервью было страшно большим! Я переустанавливала пленку, а он – говорил, говорил. Я сняла этот текст… Валера очень жестко и критически относился к тому, что происходило в клубе «Минск» после него… Когда мы начинали интервью, Валера сказал: «Well, well, well, я давно хотел об этом поговорить!». И его было невозможно остановить.

Он был фанатом! Был готов, как мне кажется, отказаться от всего. Ну, разве что только без чая не мог остаться. Он любил чай и постоянно должен был быть с чашкой. А остальное… В нашем представлении он был хиппи. Все – ерунда, главное – творчество.

То чувство, с которым он рассказывал о фотографии, о пленке... И слушая его, я понимала, что я – не фотограф. Он заражал безумно! За этот фанатизм ему можно было простить все. Он был не очень обязательным человеком. Все знали, что Валера всегда опаздывал. Макеты – в последний момент. Тираж из типографии приедет через 15 минут после открытия выставки. Но. Если нужен был хороший дизайн – все шли к нему.

Мне кажется, он был одним из первых дизайнеров, у которого была вся техника – и камера, и компьютеры… Он обучил Ирину(дочь) и она стала его заместителем. Получить хороший результат можно было уже в обоих Лобко. К Валере было сложно пробиться, потому что он не умел говорить «нет» и брал все! Ему нужен был бы менеджер, который отбирал бы проекты и в какой-то момент говорил «Все, больше не берем, потому что физически невозможно это успеть».

Он возил нас в рамках какой-то своей программы в Киев на фестиваль. Арендовал автобус, с нами ездила группа N.R.M. Это было какое-то безумие! Он чувствовал себя там дома! Чем хуже обстоятельства, тем лучше у него получалось. Он собирался в комок и все заряжались, подтягивались. Он – выкладывался. Нельзя думать, что и как. Взялся – делай до победного конца. Валера жил в Уручье, тогда метро еще не было. Мы собирались у него, По большому счету, это была социальная сеть! Там было так душевно, ты видел большое количество неравнодушных людей, которые знакомились, между ними возникали проекты, отношения. Если ты знаешь Лобко, то если тебе кто-то нужен и тебе надо собрать рабочую группу – ты звонишь Валере и спрашиваешь, а есть ли хороший фотограф, журналист… и однажды мы с моим будущим мужем так удачно прошли пешком от Уручья до Первомайского района, так разговаривали… Мы расстались на 20 лет, каждый «сходил» замуж. Эту прогулку от Лобко мы помним до сих пор. Благодаря Валере мой муж и издавал журнал. Ира Лобко делала дизайн, я писала тексты. А ведь на самом деле он, совершенно взрослый человек, мог сказать, что занят и не надо его отвлекать. А он - наоборот! Подходил ко всему серьезно и строго! И мы думали: «А что Валера скажет…». Нам не хотелось его подводить. Вера рисовала, и Валера настаивал, чтобы она этому нигде не училась, т.к. считал, что в наших учебных заведениях художников портят. Ира учила английский… дома с иностранцами, с папиными партнерами. А в иняз поступить не смогла, потому что язык знала лучше! Они общались со всем миром! И мы чувствовали себя в центре Европы. Вот завтра может приехать какой-нибудь швед, и надо будет по-английски предлагать ему чай, о чем-то разговаривать, развлекать как-то.

Когда Валерию явно что-то не нравилось, как он это выражал?

Уходил. Он уходил. И как мне видится, бегал из угла в угол и думал, как это сказать человеку. А потом приходил и говорил: «Вот знаешь, почему это нельзя делать?». И начинал говорить. Он сначала формулировал для себя… Очень тщательно. При том, что был очень эмоционален и экспрессивен. Он все переживал внутри себя.. Его очень расстраивало, когда он видел, что талантливые люди чего-то не делают просто потому, что это не приносит денег. В его время было нормальным делать «за свои». Когда я сейчас спрашиваю про «хорошего недорогого дизайнера», мне отвечают, что хорошие недорогими не могут быть. А Валерий Дмитриевич был. Даже если на дизайн был совсем маленький бюджет – он брался и делал.

Прошло время, многое изменилось. Есть ли сегодня в Минске такая фигура?

Среди фотографов – нет. Если вообразить некую Свободную Академию, о которой, кстати, мечтала Русова и даже писала ее принципы, и мы можем набрать вольных слушателей, то если бы был жив Валера, он был бы преподавателем фотографии. И я знаю, кем бы я его дополнила. Они еще есть. Но это уходящая натура.

Вера Лобко-Барбук и Ирина Лобко-Войцеховски

дочери

октябрь 2009

Вера, прошел год… Как живется без папы?

С папой всегда было непросто, как и с любым творческим человеком «не от мира сего». Однако мы старались создавать в доме обстановку, в которой ему было бы комфортно жить и работать. Сейчас нам стало, безусловно, сложнее, потому что у нас была не просто семья, а творческая артель, в которой у каждого была своя функция, если можно так сказать, как у отлаженного часового механизма. Вот главная шестеренка остановилась, и механизм не работает. Тяжелее стало потому, что папа был основой всего — от главного до элементарного: правильного выбора нашего образования, творческих увлечений, формирования круга общения. Именно потому и обидно, что наши с Ирой дети могли бы получить гораздо больше от общения с дедушкой в будущем.

Как ты думаешь - почему Валерий Дмитриевич перестал фотографировать в последние годы?

Однозначно ответить на вопрос сложно, так как это из области очень личного... Когда мы были маленькие, с фотоаппаратом папа не расставался. А в начале 90-х, период, к которому и относится фраза об обещании не брать в руки камеру, ситуация кардинально изменилась. Этап был переходный и неоднозначный для многих в нашей творческой среде. С появлением новых технологий и возможностей сфера интересов расширились до изучения компьютеров и занятий полиграфией, а потом уже веб-дизайном. Но фотография и тогда была неотъемлема.

На ZНЯТА была полемика, где Валерий Дмитриевич категорически отрицал цифровую фотографию…

Пару лет назад мы с сестрой подарили папе цифровую камеру. Обычно при появлении в доме любой новой фото-техники, он тщательно изучал и тестировал ее. Поэтому во время совместных выездов за город с коллегами-фотографами и студентами на натурные съемки, папа много снимал на цифру и на пленку. Для учебного процесса. Если, образно говоря, человек родился с карандашом в руке, он будет рисовать вне зависимости от обстоятельств. Но если в какой-то момент у него нет возможности заниматься творчеством в свое удовольствие, а нужно заботиться о заработке, он не откажется рисовать в свободное время. Вот так и папа.

Есть ли у тебя любимая фоторабота отца?

Конкретной нет. Люблю фотографии детей из «Полесской серии». Помню их еще из детства.

Ирина, как прошел этот год для тебя?

Год был тяжелым, время пролетело быстро. Я уже много лет живу в Киеве, а жизнь в большом городе вынуждает большую часть времени посвящать работе. В Минск удается вырваться, не так часто, как хотелось бы. Так что за год, к сожалению, было особенно не до творчества. Без папы приходится самим карабкаться. Перестроиться не так просто, ведь все наши творческие проекты были, как правило, совместные. В папину бытность дом скорее напоминал ресурсный центр и арт-салон в одной обойме. Телефон не умолкал, люди приезжали, кто за чем — консультации, рецензии, помощь в подготовке проектов, создание концепций, издание книг, запуск сайтов, ремонт компьютеров.

Я помню, что было много желающих закрепить память о Валерии Лобко. Как ты оцениваешь эти порывы?

Предложений об участии и помощи было меньше, чем вопросов о том, что делаем к годовщине. Непосредственно к 7 октября в Минске мы ничего организовывать не хотели, потому что ездили в Вильнюс, в этот день нам важно было находиться там. Логичными и уместными сочли все памятные мероприятия приурочить к папиному юбилею, 60-летию через два года. Резонанс после выставки «МЫ» вызвал на форуме ZНЯТА массу позитивных отзывов, но также были и нарекания в адрес организаторов по поводу элементарных технических моментов. Учитывая этот опыт, мы хотим использовать имеющееся время для более основательной подготовки масштабной выставки, и возможно, выпуска каталога/книги, если финансовые и прочие возможности позволят осуществить эти планы. Опять же, многое будет зависеть от подходящего выставочного пространства.

Как обстоят дела с фотографическим наследием Валерия Дмитриевича?

Часть работ находилась в архивах Академии наук, часть — в Вильнюсе после выставки «Фотография из Минска: Валерий Лобко». В данный момент все работы нам возвращены, кроме подборки, утерявшейся после выставки «Вторая волна. Валерий Лобко и его ученики» в кинотеатре «Победа» в 2006 г. и выставочных работ, которые не доехали до Минска после выставке в Польше.

Остались ли после выставки, которая была на 40 дней, слова, которые ты бы хотела сказать?

Судя по некоторым отзывам на форуме, возможно молодому поколению некоторые серии работ выставки показались неактуальными, так как сейчас совсем другие тенденции и технологии. Но, во-первых, выставка делалась, как мемориальное мероприятие, а не как концептуальная экспозиция. Во-вторых, делалась своими силами в нереально сжатые сроки. Так что выставка была для нас очень личной, и уверена, представители старшей плеяды фотографов отнеслись к представленным работам с должным вниманием.

А из ЕГУ связывались с вами? Фонд имени Лобко, стипендия, фестивали...

На уровне частных контактов мы общаемся с преподавателями и студентами, но в плане официальных мероприятий, увы, за год нам ничего не предложили. Большие надежды возлагаю на сайт Lobko.eu Он должен стать той самой коммуникативной средой. Помимо галереи работ, текстов и архивных материалов, на сайте планируется разместить форум. Уместно было бы продублировать туда ветку «Встреча с легендой», так как это — огромный пласт энциклопедической информации. Если зайти на папину страничку в Wikipedia, там можно найти ссылки на различные публикации в сети: http://ru.wikipedia.org/wiki/Лобко,_Валерий_Дмитриевич

Ноябрь 2014 г.

Прошло шесть лет, как с нами нет Валерия Дмитриевича. Было очень много планов и предложений по сохранению памяти о вашем отце. Сегодня — что вы можете об этом сказать. Что сделано, делается или будет сделано. И как вы видите ситуацию в целом?

Относительно планов по сохранению памяти могу лишь повторить, что их было много не только у нас, но и у коллег-фотографов. За прошедшее время каждый постарался сделать то, что смог, на что хватило сил, времени и других ресурсов.

У меня появился ребенок, которому я безотказно посвящаю 24 часа в сутки, Вера тоже воспитывает подросшего мальчика — гимназия, музыкальная школа. Массу сил необходимо вложить, чтобы поставить детей на ноги. За год в Киеве пережили революционные события и сейчас переживаем военные. У кого-то в смутное время хватает духа заниматься арт-проектами, проводить выставки и другие мероприятия, кто-то меньше вовлечен. Я, например, в ситуации, когда страна переживает такой перелом, не могу отстраниться и сосредоточиться на творческой активности. Также хочется, чтобы те, кто ждут от нас более весомых результатов, не забывали и о моральной стороне. Не так легко, как кажется, вновь осознавать потерю самого близкого человека, распределяя работы по сериям, пересматривая архивы, находя свои детские фотографии, либо фотографии ушедших друзей, погружаться в состояние беспомощности и апатии. Елена Санаева смогла прикоснуться к дневникам Ролана Быкова только спустя 7 лет после того, как его не стало. Кому-то нужно больше времени, кому-то меньше. Как бы там ни было и что бы ни делалось, для семьи актуальность присутствия папы в любом формате сохранения памяти о нем с годами не уменьшилась.

Из уже проделанного. Общими усилиями удались публикации в многочисленных белорусских печатных и электронных изданиях, украинском фотожурналe «Online Photo Reflection», сборнике «Беларуская фатаграфiя 90-х» из серии «Калекцыя пАРТызана», каталоге «Творческая фотография в Беларуси», работы были также отправлены для одного из проектов московского Центра фотографии им. братьев Люмьер, у них в 2012 году планировалась выставка и издание книги. Стихи из папиной книги вошли в поэтическую серию «Минская школа». ЕГУ в Вильнюсе учредил стипендию имени Валерия Лобко. Ну и наверное стоит упомянуть, что в Минске в Музее современного искусства по независящим от нас причинам не состоялась большая юбилейная выставка папиных работ, которую мы, тем не менее, готовили. Теперь в планах провести эту выставку в Украине и в Польше.

Анна Самарская

куратор

Моя удача в том, что я не просто училась у Лобко. Я ждала приезда Валерия Дмитриевича в ЕГУ в Вильнюс. Кажется, это было 2006 или 2007 год. А еще до того мне повезло обучаться у него в Творческих Мастерских при Академии искусств в Минске. Когда я пришла на Калиновского, 55, была еще школьницей и не призналась, сколько мне лет, т.к. тогда на курсы принимали только студентов. Валерий Дмитриевич является для меня учителем фотографии, но фотографии, преподаваемой в большой перспективе жизни. Особенно в последний год, когда мы собирались в 110 аудитории в вильнюсском ЕГУ. Он мыслил тем, чтобы создавать историческую перспективу и возобновлять не только преподавательскую деятельность, но и осознание, что такое белорусская фотография. Он практически всегда был в этой аудитории и постепенно там стали собираться мы, кто учился у него на дизайнерском отделении.

Он был безгранично щедр в своей отдаче. Это не были уроки по полтора академических часах. Он давал задачу, проникался, много рассказывал о том, что есть белорусская фотография, о своих идеях, видениях, персоналиях. К сожалению, я на тот момент мало кого знала, и не так много осталось в голове. Его подача всегда была предметной и конкретной, насколько это было возможно при том, что он большой оратор.

Для меня он всегда существовал в нескольких ипостасях. Первая – Учитель в большом понимании. С каждым из нас он общался как с личностями, был крайне внимателен к нашим потребностям. В работе, жизни и преподавании он был очень педантичен. Когда мы создавали проекты, мы могли развешивать фотографии на втором этаже в университете. Он мог просто проходить мимо нас в этот момент, остановиться, начать что-то обсуждать по выставке и при этом деликатно убрать лишний мусор после монтажа. И он делал это так, что не просто прибирался, а учил нас тому, что пространство вокруг нас должно быть в порядке. Оно должно быть чистым. Не надо уповать на других, надо рассчитывать только на себя.

Мы делали его выставку в рамках практики. И когда уезжали из университета в Русскую галерею в Вильнюсе, где отбирали фотографии и монтировали выставку, каждый раз он собирал нам пакеты с едой, стаканчиками, приборами. Он учил смотреть на мир, на взаимоотношения людей. Он наблюдал за ZНЯТА, где появлялись новые персонажи. И он говорил, что не знает, что сейчас происходит в белорусской фотографии, но вот на этого и этого автора ему будет интересно посмотреть. И сегодня я с этими людьми сижу за одним столом. Обучение жизни, простое общение… Он мог показывать на стену как на красивый градиент от солнечного света… При этой многогранности, он был спокойным и тихим. В университете Лобко ввел традицию рыбных четвергов. Преподаватели тогда приезжали из Минска и жили по несколько человек в одной квартире. И хотя мы довольно близко общались с нашими преподавателями по сравнению с другими белорусскими университетами, но не настолько, чтобы ходить друг к другу в гости. Валерий Лобко заложил эту традицию, когда мы приезжали на одну из квартир, где были и преподаватели, и студенты. Лобко готовил рыбу. И вот в большой комнате сидим мы и общаемся про постмодернизм, что-то там постколониальное, а Лобко разбирает рыбу. При этом заказывает, чтобы для салата привезли определенного сорта оливки, чтобы они вписались по цвету в блюдо. Ставит рыбу в духовку и просит нас всех выйти, т.к. он делает какой-то наговор на рыбу.

А что тебе не нравилось в Лобко?

Может показаться, что я идеализирую фигуру Лобко. Конечно, определенный момент в этом есть. Были моменты, когда я говорила «О, тоже человек»… Но было много благородного в отношении к людям. Он не перемывал косточек, не желал кого-то уколоть. Когда его мнение не совпадало с другим, он был очень спокоен по отношению к этому персонажу (вспомнить баталии на ZНЯТА…). Он говорил: «Ну, перебесится…». Каких-то личных моментов, чтобы в нем что-то как в человеке раздражало, такого не было.

Что было особенностью обучения у Лобко?

Пожалуй, безграничное доверие с его стороны. Наша стажировка называлась «Рекультивация культурного пространства города Минска» и идея была в том, чтобы мы собрали материал о фотографической жизни конца 80-х – начала 90-х, в том числе о выходцах из Студий Лобко, и посмотрели, что там происходило. По факту Лобко не удалось договориться, чтобы кто-то из авторов дал свои фотографии. И он предложил, что раз не получается, как задумано, то будем делать выставку его фотографий. Я сначала к этому отнеслась настороженно, мол, самолюбование.

Мы получили 3 или 4 пакета его работ и все. Таких выставок мы еще не готовили и понятия не имели, что делать. В большой аудитории ЕГУ мы разложили все фотографии на полу и просто стали отбирать работы. Лобко по факту отбора сказал только одну единственную фразу: «Я бы сделал по-другому». При том, что мы тогда работали с раритетными отпечатками, знаковыми работами… То, что мы сделали, конечно делать было нельзя… Но он не внес ни одной правки. Он не приходил на монтаж экспозиции. Появился только перед открытием со словами «В какой-то момент я почувствовал себя ненужным». Он нам доверял. Редко авторы готовы отказаться от своего представления о том, как и где должна висеть та или иная работа.

Это доверие и вера в нас до сих пор действует фантастически!

А что такое «хорошая фотография» по версии Лобко? И когда ты делаешь отбор работ на выставку, в тебе сидит его камертон, который подсказывает, это – да, а это – нет?

Лобко дал направляющие, как развиваться и на что ориентироваться в поиске. Да, есть уже притчи во языцех, как он определял, хорошая фотография или плохая. Тот же Филипп Чмырь недавно вспоминал фразу Лобко о том, что фотография может быть хорошей в трех ипостасях: когда она сделана на размер руки, на размер лица и в рост человека. В таких форматах она работает. Но это все формальные посылы. За ним, как и за Картье-Брессоном, закрепляли множество высказываний, в том числе и про то, что лучшая фотография – это неснятая фотография и оставшаяся в памяти. Фотография по Лобко намного шире. Это одна из форм установления контакта с миром и людьми, которые нас окружают. Что это такое в энциклопедических словах – уже не так важно. Фотографических правд – много. Важно ориентироваться на свою внутреннюю интуицию и понимание. Когда его не стало, много говорили о нем, о его фигуре, о его значимости для белорусской фотографии. Я чувствую свое тепло к этому человеку. Чувствую благодарность за его заботу. Это относилось ко всем нам. Эта теплота до сих пор нас держит!

Татьяна Бембель

искусствовед

Татьяна, вы сказали, что Валерий изменил ваше отношение к фотографии…

То, как он рассуждал об этом, нюансы его отношения – вот это заставило меня внимательнее всмотреться в фотографию. Я же искусствовед академический, воспитанный на классическом изобразительном искусстве. До встречи с ним фотография не вызывала особенного интереса. Лобко дал почувствовать, что это серьезная вещь. Он дал мне почувствовать, как можно читать ее глубже. Да, он извлекал из фотографии многое, что даже могло не иметь отношения к данному снимку и это стало для меня катализатором для нового рассуждение о фотографии.

А как это происходило? На примере конкретной фотографии можно что-то вспомнить?

У нас не было специальных сессий. Мы просто встречались поговорить. Мои вопросы, как правило, не были связаны с фотографией. Мы быстро стали коллегами-педагогами в ЕГУ. Для него было важным первое зарубежное издание, где появились белорусские фотографы. Это «Манифест»1989 года. Он постоянно к этому возвращался. Он, например, говорил о присутствовавшем в издании фотографе и о том, что тот делает сейчас – тогда он делал то-то, сейчас у него видно вот это, он ушел не туда. Для Валерия это было одновременно и точкой отсчета, и результатом его активной десятилетней работы. Он скорее работал не с оптикой технической, а с оптикой человеческой, мыслительной. И, видимо, под воздействием этого невидимого излучения, его ученики вдруг стали продуцировать такие интересные вещи. И когда произошел этот отбор иностранных кураторов, для него это стало оценкой и его работы, такой оценкой, которая для любого деятеля искусства в то время была бы важна. В нем было качество, которое вызывало во мне глубокое уважение – он делал аналитику, отвечая перед собой, что он сделал, как это развивается и что из этого получается. Валера – один из немногих людей, которые регулярно давали аналитические не обзоры, но мнение.. Его интернет-высказывания по тому или иному поводу – вот что надо было бы собрать.

Значительная часть его работы в интернете хранится на портале «ZНЯТА».

Это уникальный случай. На белорусском фронте искусства такого не было! Он знал, что если он этого не будет делать, то та сфера, которая была для него важна, не будет существовать! У нас была дискуссия на тему «лидер». И он им был. Но не лидером в понимании «завоевание пространства». Он вообще ничего не завоевывал. В реальности он обустраивал пространство. Задал стандарт, сказал «вот так надо делать» и показал как. И в этом смысле белорусской фотографии можно позавидовать. Но, как человек интравертный, сильно замкнутый в своем космосе, он испытывал трудности, сталкиваясь с хаосом мира. Для него виртуальная реальность была средой , где все можно упорядочить. О нем говорили, что он был немного со временем не в ладах, не соблюдал сроки, не успевал. Да, просто, объем взятых обязательств был колоссален. А он не мог делать плохо. Внутри себя он знал – вот еще немного времени, и все будет сделано - как надо. А снаружи – казалось, что все в беспорядке. Такой специалист мог бы работать в любом агентстве высокого креативного класса. Но те условия, которые создаются таким эксклюзивным персонажам, здесь отсутствовали!

Многие отмечают, что он производил неоднозначное впечатление на собеседника…

Я наблюдала, как Валера начинал рассказывать что-нибудь условному человеку, заточенному на бизнес. И Валера начинал говорить об очень глубоких и философских вещах. Но со стороны было видно, что на пятнадцатой минуте человек просто зависал, через полчаса он впадал в прострацию, и если он был не воспитан – то минут через 40 просто прерывал Валеру. Если воспитан – то просто как кобра под дудочку покачивался, слушая, но не воспринимая. А Валера говорил и говорил. Он мог говорить 3, 4 часа подряд. И надо было просто уловить ритм, который был просто вне нашего времени. Надо было слушать, как созерцать. Его своеобразное монотонное течение речи было очень структурировано во всех смыслах – филологических, синтаксических, в любых! У него были очень сложноподчиненные предложения, но он их никогда не обрывал. Это была медленно текущая густая материя,. Но оценить ее нормальность мог только тот, кто переключался из ритма обычной жизни в это течение. Я очень любила его слушать ради структуры языка. Это редкий дар!

А темы его монологов..?

Любимая его тема – белорусский интернет начался неправильно, не с гуманитариев, а с инженеров. Он, как филолог, как человек культуры, прекрасно понимал, что новые технологии очень серьезно будут влиять на восприятие мира. И этому надо было создать хорошую гуманитарную основу. А у нас было много подготовленных инженеров. Но они – программисты! Они делают технический продукт. Они не философы, не мыслители, не поэты, не художники, не фотохудожники. Для них важны другие вещи. И это сказывается на системе, которая влияет на культуру и цивилизацию. И он говорил об этом в момент зарождения белорусского интернета. А мы сейчас уже пожинаем плоды. Он учил, что с технологиями надо быть осторожными. Другой вопрос, кто его слушал? Раньше к нему приходили учиться взрослые, сложившиеся люди. Но ситуация 90-х перетрясла многие ценности. И обнаружилось, что и фотография рассматривается не как инструмент духовного постижения мира, а как средство заработка. Это очень удручало Валеру.

В этом плане ЕГУ стал для него отдушиной?

Студентам ЕГУ повезло, что им попался этот человек. Но я думаю, больший результат был бы, если бы он мог продолжать работать с более взрослыми людьми. Мы получили просто зараженных бациллой любви к фотографии девочек и мальчиков. Но мы не получили кагорты профессионалов. Знаете, Рихтер и в Пуховичах, и в Карнеги- Холл будет играть одинаково. Так же и Валера. Давал он много, с перебором. Может это и ошибка. Но таков человек. Правда, результат сейчас не виден. Многие студенты разъехались по свету… Персонажей, ряд имен – это назвать я не могу. Сейчас модно говорить тем же художникам «Тебе бы хорошего менеджера…». Вот ему не хватило такого человека-адаптера. Не менеджера, с ним бы рядом ни один менеджер не ужился. Но переводчика между Валерой и окружающим миром. Такого человека не оказалось. Поэтому, были конфликты, в т.ч. конфликт с университетом, пока ЕГУ был в Минске. Лобко написал большое письмо, обращение к руководству, где он выразил, с чем он не согласен. Он знал, как должно быть в университете, который декларировал, что он будет работать на базе философии. В нем жил идеалист, у которого было недостаточно адаптивных способностей к реальности.

Вопросы веры вы не затрагивали?

Мы никогда не говорили с ним о религии. Но по некоторым моментам… Валера был вегетарианцем. И по проявлениям простого бытового человеческого существования я поняла, что у него есть внутренний строгий канон. Все мы знаем, что соблюдать свои принципы и законы, когда вокруг все живут по-другому, очень сложно. Но он это все делал очень легко. Вот все пьют, а он нет. Но не потому, что он не может. Он просто так решил. В путешествии. Автобус. Все едут, какая-то задержка. Едем дольше, чем надо, все голодные, никто не взял с собой еды.. Все голодны, но молчат… Он начинает доставать свои запасы. Все очень аккуратное. Хлебцы, намазочки… И делит на всех. Делает все крайне деликатно и аккуратно, без излишних акцентов В квартире. Мне ужасно понравилась его бетонная стена, покрашенная какими-то штрихами. На других стенках были фотографии. Ощущение чистоты, порядка и минимальности. Но не из-за скудности бюджета, а просто потому, что, видимо, излишек и избыток – это грех. Это было его естественное состояние. На мой взгляд, это был почти монашеский внутренний устав. Он был потрясающим знатоком природы. Перед грибами были кактусы и суккуленты. Я как-то спросила у Валеры, почему прошла любовь к кактусам. Он ответил, что пережил эту тему. Он брал явление. Изучал его досконально, до молекулярного уровня. И, все - больше к нему не возвращался.

А вы можете оценить Лобко как фотографа?

Мне кажется, если это можно сказать о фотографии, он был академичен. Бывает такое, что художник как человек - интроверт, а на холстах – просто взрыв. Это не про Валеру. Его работы были естественным продолжением его личности. Он не был страстный человек в обычном понимании. Его страстность была скорее интеллектуальная, в нем не было витальности. При этом, Валера не был формалистом, который любуется исключительно игрой света и тени. Если бы меня попросили вспомнить какую-нибудь его характерную фотографию, я бы не смогла это сделать. На данный момент он для меня более знакомое явление как человек, чем как фотограф.

Видимо, Валерий представляет такой тип наставника, который всегда существовал в разные времена?

Это энергетический генератор и точка сборки, которая появилась в поздний брежневский период. Такие люди были в Москве, Питере, Новосибирске… Система позволяла таким людям существовать и работать, если они не были политически маркированы. Это полунеформалы. Это было уникальное прекрасное время, когда была относительная свобода (на кухне можно было чувствовать себя свободно) и система позволяла не умирать с голоду и при этом исследовать эстетические аспекты жизни, говорить часами и годами о фотографии с разными людьми, не думая при этом про заработки. Существовал культ культуры. Сейчас это сложно себе представить. Потом стали доноситься новые веяния, пришла Перестройка. Валера в некотором роде зеркало своего времени. И зеркало определенного типа культурной деятельности, которая реализовалась в фотографии, накопила потенциал, который позволил не только выжить в переломные годы, но еще и ехать на наработанном очень многим людям. Вот поэтому он – явление. Он не прямо, а опосредованно влиял. Поэтому сейчас важно перечитать все, что он написал. Пересмотреть его личность как фотографа. Сделать выставку, посвященную его персоне в искусстве. Возможно ли это? Не знаю. Но это было бы тем, что называется - «отдать дань». Потому что она Валере не отдана.

Последнее фото. Вильнюс. Здесь развеян прах Валерия Лобко. Фото С. Михаленко.

Благодарю всех, кто участвовал в подготовке этой "Встречи с легендами".
Валерий ВЕДРЕНКО