Анатомический театр Виктора Бутры
Из цикла «Встречи с легендами»
Среди фотографов Беларуси старшего поколения Виктор Александрович Бутра занимает особое место. Но его творчество не только не изучено, но и крайне неполно представлено широкому зрителю. При всей разноплановости работ В. А. Бутры их объединяет репортажная точность событий, сочувствие к персонажам и тонкая отстраненность автора от этих событий. Такое сочетание позволяет мастеру говорить не только о жизни, но и о смерти, исключая какие-либо спекуляции на этой теме. Образы его работ метафоричны, но природа этих метафор строго документальна. В предлагаемой публикации нам хотелось представить В. А. Бутру как нашего современника, живого и доступного человека, который для разговора с жизнью выбрал фотографию, а для разговора со зрителем – интеллигентность.
- Виктор Александрович, какой период своей жизни вы вспоминаете
чаще всего и с особым удовольствием?
- Наверное, старшие классы школы и начало института.
Во-первых уже накоплен определенный объем знаний, впечатлений, ощущений.
С другой стороны, виделась возможность применения зтого багажа.
Всё стало серьёзнее, почувствовалось прикосновение к настоящей жизни.
И к моменту окончания школы, оказалось, что у меня призовые места в городе и республике по 3 видам спорта: волейбол, легкая атлетика и коньки
- Вы сказали - город. Какой?
- Рига. С ее атмосферой и нравами западного портового города.
- А фотография?
- Я уже в школе делал стенды по событиям из школьной жизни, по соревнованиям.
- Это какие годы?
- 1960 - 61 гг.
- И чем вы снимали?
- Чаще- «Зорким 3С». А первой была «Смена» одноклассника.
С ним научился проявлять и печатать. Потом, когда я домой принес готовые фотографии,
мне задали вопрос, что подарить на день рождения: часы или фотоаппарат.
Я попросил фотоаппарат. Так в 1958-м у меня появилась Смена-2.
- У меня тоже была Смена-8.
- Тогда интересно было то, что директор специализированного фотомагазина в Риге
принципиально снимал «Сменой» и выставлял свои работы. А там были и 30*40, и 40*50 см.
- Для того времени это огромные работы!
- А поскольку за углом в клубе полиграфистов располагался фотоклуб «Рига»,
было интересно - а что же делают старшие товарищи.
- Кто был кумиром? Кто нравился?
- Как художник тогда мне нравился Гунар Бинде. За деликатное отношение к тому,
что он снимает и кого снимает. Его ч/б портрет режиссёра Смильгиса, где-то метров 5*5,
и сейчас на стене театра на улице Лачплеша. Снято лет 25 назад.
Тогда он поразил и необычной точкой съемки, и крупным планом,
и тем, что Бинде не побоялся показать немолодого человека
со всеми его морщинами.
Тогда в прессе все лакировалось, ретушировалось.
Это же был просто удивительный портрет.
А снимки обнаженной натуры!
В Советском Союзе этого вообще не показывали.
В Прибалтике – было.
- А как Вы думаете, почему?
- Возможно, учитывали, что советская власть здесь не очень давно,
а культура и менталитет - другие. Отсюда и послабления.
И люди… Их умение хорошо делать свое дело.
Вот детство… Чего мы только не видели!
Во дворе была механическая мастерская, и здесь же, на наших глазах
чинили трофейные машины и мотоциклы, делали огромные аквариумы
для рижского зоопарка.
В подвале мастерской работал пожилой латыш-литейщик.
Длинный фартук, ковш с расплавленным алюминием в руках, полумрак…
А нам - лет по 6-10. Интересно и страшновато.
Каждый из нас иногда приносил ценную для себя вещичку и спрашивал -
а нельзя ли и это выплавить.
Тогда он делал на свободном месте в форме оттиск нашей пушечки, солдатиков,
самолетиков … И рядом с его отливками появлялись наши.
При чем, он - пожилой латыш, а мы русские дети.
Вот казалось бы… Все говорили о национализме, но это было у взрослых.
А если ты вел себя, как положено, то и с тобой обходились по-человечески.
Да, были люди, которые ненавидели язык, носителей этого языка, представителей оккупантов.
Но.
В этом же дворе. Немолодой директор школы идет в шляпе, с тростью в руке.
И когда мы, босоногие мальчишки, здоровались, он останавливался, приподнимал шляпу
и говорил: «Здравствуйте, дети!». Или называл по имени, если это было кто-то один.
Ходили по дворам точильщики: «Точу ножи-ножницы! Точу ножи-ножницы!».
На перекрестках стояли кэбы, там же дежурили пильщики. С самодельными бензопилами.
Бензопила - это двигатель от мотоцикла, закрепленный внизу на раме,
а вверху - большая дисковая пила. Правда, у этих, с бензопилами,
частенько не все пальцы были.
Мы видели все. Как колют, пилят и складывают дрова. Сами мыли из шланга тротуары,
возили снег дворнику, кололи лед. И всё было интересно попробовать!
- Есть ли у вас точка отсчета, после которой вы поняли,
что фотография – это не просто увлечение?
- Точки нет. Фотография всегда оставалась увлечением. Но эпизод, который перевернул
моё представление о ней, я помню до сих пор.
Как-то договорились мы встретиться с Н. Кортиным, уже студентом Рижского «политеха».
Встречаемся, а он говорит: «Мне еще надо кое-что сделать в корпусе, я справлюсь
за полчасика. А ты полистай пока…». И принес с полки 2 или 3 номера чешской «Фотографии».
С этого момента, как только я открыл этот журнал, у меня в голове что-то перевернулось.
Что-то там произошло… Всё настолько перекрутилось, завязалось… И когда он подошёл,
я еще не мог оторваться от этих журналов.
- Это какой год?
- Осень или 61-го или 62-го. Сейчас точно не скажу.
И когда мы вышли на улицы Старой Риги, мне всё вокруг показалось совершенно иным.
Я уже смотрел на всё через те фотографии. Это за 20-30 минут все произошло.
- Если 61-й год, то, наверное, это на вас произвело большее впечатление,
чем полет Гагарина?
- Полет Гагарина… кстати, а почему вы о Гагарине спросили?
- Ну как же... 61 год!
- С полетом Гагарина у меня связана отдельная история. мы сидели на уроке.
Вызывают меня к директору. Я прихожу, а он мне: «Витя, у нас не работает радиоузел.
Ты можешь посмотреть, в чем дело? Там передают очень важное сообщение.
Надо переключить на трансляцию по школе». Смотрю, усилитель работает, приемник - нет.
Вспомнил, что в кабинете физики есть комплект для сборки детекторного приемника.
Собрал быстренько, подключил к усилителю, включаю - работает!
И действительно, передают важное правительственное сообщение:
«Сегодня… в Советском Союзе…». Это было что-то такое!
Ну, как понять, что Человек в космосе?! Мороз по коже пошел и от того, что услышал,
от того, что получилось, и от того, что оправдал доверие директора!
- Вернемся к фотографии, вашему второму потрясению.
Вы смотрели на мир уже через фотографию?
- И совсем по-другому. До этого я видел фотографии в журналах, газетах.
Но это была другая фотография. А вот творческая …
- А чем именно она вас так зацепила?
- Да тем, что можно увидеть совсем другое в том, что происходит! Если нажать
на кнопку затвора на несколько секунд раньше или позже, ты можешь вложить
в снимок СВОЕ отношение к событию. Можешь подчеркнуть, что тебя удивило
или взволновало. После журналов мне так показалось…
Я шел, смотрел по сторонам и думал: «Вот это я бы снял так,
вот это - так, а вот это - так…».
И вот после этого я загорелся. Дальше уже вся жизнь шла с аппаратами на шее,
где бы я ни оказывался. А успех пришёл позже.
- Помните ли вы какую-либо фотографию, где вы почувствовали,
что в ней появилось то, что вы ищете?
- Пожалуй, да... Снята на Рижском взморье. Две пожилые женщины сидят на пляже…
Панамка… Зонтик от солнца… Авоська с газетой… Рядом - белый эмалированный кувшин
необычной для тех времен формы. Антиквариат да и только. А на заднем плане
от кромки воды идет обнявшись молодая парочка. Кто-то загорает. Показалось,
что здесь есть и образность, и ситуация. Фотография сохранилась до сих пор.
Уже пожелтела, а заново не печатал.
А вообще впервые я рискнул показать людям свои фотографии уже когда
в Витебск перевелся. В 1963-м.
- На ваш взгляд, в чем заключается особенность творческой фотографии?
- В первую очередь - это возможность сказать что-то свое. Это было очень характерно
для прибалтов. Там каждый старался найти индивидуальную тему или технику
обработки, манеру подачи. И действительно авторы были узнаваемы.
«Старики» вам и сегодня скажут, где Бутырин, а где Браунс, Ракаускас, Пуриньш, Глейзд…
В целом, для молодого приятно чувствовать признание. Тогда и дипломы,
и места на конкурсах действительно больше значили, чем теперь.
Тогда это воодушевляло, подстегивало дальше двигаться.
Кстати, и в материальном плане тоже.
Предположим, премия на выставке была 100 рублей, а пачка выставочной
бумаги – 3 рубля. Имело смысл зарабатывать даже 3-е место, чтобы получить 50 рублей
и обеспечить себя материалами на несколько месяцев. А то и купить фотоаппарат,
объектив… Поэтому участвовали многие.
Ну и гонорары… За снимок размером чуть больше почтовой марки в любой газете
платили 3 рубля. Если ты попадаешь на обложку журнала или вкладку – это не меньше
25 рублей.
- С чем это сейчас можно сравнить?
- Я в 70-м году получил 1-ю премию на областной выставке в Витебске.
Она была сравнима с моим месячным заработком. А 3 рубля - это все-таки 8-9 ч/б пленок.
Или пачка фотобумаги (картона) 30*40.
Сейчас такая бумага – около 90 000 бел.руб, а пенсия сейчас у меня - 430 000.
- Что вам помешало уйти в профессиональную фотографию?
- Во-первых, я не считал себя кем-то выдающимся в фотографии.
Во-вторых, чувство неловкости перед родителями, которые мне помогали.
Я знаю, что зарплата отца делилась на 4 части и одна четвертая присылалась мне.
Как бы у них не складывались обстоятельства.
Тут было бы стыдно. Они ведь хотели видеть меня специалистом.
- А на кого вы учились?
- У меня был лечебный факультет. Но так сложилось, что еще в Риге я узнал
о возможностях человеческого организма столько, что потом подготовка,
которую давал мединститут, меня уже не устраивала. Как можно надеяться
только на лекарства и мастерство медиков?! Где душа и дух больного?
И любопытно, что подспорьем в этом могла быть Библия. У меня сложилось
мнение, что это просто доступный для всех людей « справочник психотерапевта».
Если хочешь жить, не принося неудобств окружающим и не усложняя жизнь
себе, - живи по этим правилам. Считаю, что болезнь – это повод задуматься,
что и когда ты сделал «не так». Вот поэтому я и не стал лечебником.
- И куда вы распределились?
- На распределении был момент, когда я уже был готов отказаться от диплома.
Пойти ремонтником в радиоателье, уйти в спорт или фотографию. И тут вижу,
по коридору идет наш преподаватель, умница и любимец студентов,
Константин Константинович Иванов, вел у нашей группы патологическую анатомию:
- Ну, милай (его обычное обращение), как дела? куда тебя?
- Да вот, диплом наверное положу на стол.
- Да брось ты! Ты когда-нибудь о патанатомии думал?
- Не думал, очень сложно. Я еле на 3 балла сдал. Это неподъемно.
- А ты подумай. Нам нужны толковые. Есть места, в Глубоком есть.
Это головой работать надо! Не руками-ногами. Тут голова нужна.
- И вы принимаете решение?
- Почему-то подумал, а почему нет? Рядом с таким человеком оказаться -
почел бы за честь! И когда меня очередной раз позвали на комиссию
и спросили: «Ну так что?», ответил, что патологоанатомом согласен куда угодно.
Вот такой ход был. В результате распределили в Глубокое, и поехал туда.
- А как фотография в это время?
- Постоянно. С собой две «зеркалки»: на узкую пленку и двухобъективная
6*6 РОЛЛЕЙ (Rolleicord, а потом – Rolleiflex 1934-го года), без «автофокусов»,
зумов и автоматики.
- Какие фотографии относятся к этому периоду?
- Начну, наверное, со съемок во время праздника св. Ильи в Псково-Печорском монастыре
и в поездке по храмам Владимирской области. Тогда же сняты «Вдохновение дантиста»,
серия «Беда», «Автопортрет в разбитом зеркале»…
Та-а-к… Дай Бог памяти… «Ценитель», «Ровесники», серия «Вербное воскресенье в Глубоком»,
что-то еще.
В Глубоком у меня была и первая в жизни «публикация в прессе», в районной газете.
Опубликовали фотографию, на которой в форточке окна висели сосульки и с них капала вода.
Называлась «Оттепель». И вот это почему-то главному редактору очень понравилось.
Первый гонорар. 69-й год где-то. И там же были снимки с КВН в районном Доме культуры.
До этого была только выставка в Витебске, в фойе мединститута. По сути - первая персональная выставка.
- Что вы там показали?
- Типичный набор, можно сказать: жанровые сценки, пейзажи, портреты.
- До публикации Лобко я не знал, что у нас есть такая фотография с девочкой на столе.
Есть у нее какое-нибудь название?
- Работа с момента создания в 1972 году называлась «Неблагоприятный исход».
И на самом деле так и было: девочке оперировали врожденный порок.
Название «Трагический исход» появилось много позже.
Я бы ее назвал просто «Анатомический театр».
- По сути, так оно и есть... Я хотел использовать ее для того, чтобы впечатать
в темные промежутки или фигуры медиков, или лица людей в обычной одежде.
Я ее рассматривал как заготовку для монтажа. Но потом не стал этого делать,
потому что не думал, что я буду ее где-нибудь показывать.
- Складывается интересная ситуация: вы делаете работу, и в то же время,
знаете или настраиваетесь на то, что вы ее не будете показывать.
Мотивы? Зачем ее тогда делать? Какова ее судьба и какова необходимость
ее существования вообще?
- Может быть просто сама история, как появилась эта фотография, - необычна.
Дело в том, что я вскрывал эту девочку с группой студентов и врачей.
Все ряды амфитеатра были заполнены медиками. И вот мы вечером легли
спать в общежитии. Было уже ближе к 11 ночи. И я думаю, а вдруг она там лежит…
... и картинка встала перед глазами. Что надо снимать с верхней точки.
И это будет выглядеть вот так. Я взял технику и отправился ночью в этот корпус.
Прихожу - тишина, чернота. Включил свет - лежит.
Я забираюсь повыше и смотрю - да, такая картинка и получается, как представлял.
Прижал фотоаппарат к чему-то. Длинная выдержка. Потом спустился вниз
и думаю – на всякий случай еще с нижней точки. Секционный стол и тело.
Меня колотило просто. Сейчас тоже близкое к этому состояние.
Но там… Постоянное ощущение мороза по коже вдоль позвоночника.
И дрожь…
- Это необычность ситуации (ночью, никто не знает, вы один…)?
- Все вместе. И от понимания, что я снимаю что-то такое, что люди не снимают
и не могут снимать… Cкорее всего.
Эта работа впервые она была показана только «с рук» Зиновием Шегельманом, кажется,
на выставке «Фотографируют медики» в 1980-м, а снята – в 72.
- Специфическая выставка. Как эта фотография выглядела в ряду? Было что-то похожее?
- Нет. Ничего подобного или близкого не было.
- А как отреагировали фотографы?
- Сейчас не помню. Только З.Шегельман сразу сказал, что работа блестящая.
Я понимал, что могут быть реплики из серии «эксплуатация острого сюжета».
Но одна молодая дама в клубе сказала мне: «Я после вашей фотографии
буду больше любить свою дочь». Это для меня было самым неожиданным.
- Я когда ее первый раз увидел, был в шоке. Но еще больший шок для меня - то,
что это снял наш человек. И ваша фамилия стала под знаком вопроса «Кто это?».
И я был уверен, что этого человека уже нет. Фотография не была похожа
ни стилистически, ни тематически на все, что я видел раньше.
Я никогда не слышал, чтобы мне о ней говорили.
- Я ее не показывал… Вплоть до персональной выставки в 2004 году.
То есть 32 года.
- Я к ней долго привыкал. У меня даже была переписка с Лобко на эту тему.
И я все время хотел найти в себе правильное отношение к этой работе.
И может быть и сейчас не до конца еще привык.
Сложность заключается в том, что работа есть.
А я не представляю себе, как ее экспонировать.
Я считаю, что это не самая известная, не самая лучшая,
но самая выдающаяся фотография в Беларуси.
В то же время, я прекрасно понимаю, что реакция широкой публики…
И вообще, предназначена ли она для выставок? Вот парадокс: работа есть,
работа фантастическая по всем показателям.
И в то же время, она настолько откровенна, что все внутри сжимается,
когда представляется, что она будет висеть в ряду других работ,
которые можно спокойно оценивать.
Она вышибает тебя из общего ряда. Особенно из ряда белорусской фотографии,
которая мне представляется больше как пейзажно-лирическая.
- Это теперь. В 70-80-е годы она была другой.
- Какой?
- По крайней мере если говорить о Клубе 70-80-х - это совершенно не то, что сейчас.
Мы стали какими-то проповедниками ландшафтно-архитектурной фотографии.
Не было в клубе никогда этого! Были пейзажные фотографии удачные в каждой выставке.
Но вот цитата из журнала «Советское фото» № 11 за 1985 год:
«Последние коллекции фотоклуба «Минск» заставляют вспомнить об основе
основ фотографии – документализме. Характерен интерес к очерку,
лирической новелле, психологическому портрету.
Эти работы «держат» зрителя, в них пристально всматриваешься,
они реалистичны и многослойны».
И люди говорили на полном серьезе: «Вы знаете, вступить
в фотоклуб «Минск» намного сложнее, чем стать членом партии».
- И кто у вас был в качестве сита?
- Правление, оргкомитеты выставок. Просто деятельность по другому строилась.
Были ежеквартальные конкурсы. Они собирали со всего города столько людей,
что у входа в подвал толпились, ожидая очереди посмотреть!
Приходили из ВУЗов творческого направления, консерваторские бывали.
Просто люди интересующиеся фотографией.
Клуб, фактически, сформировала «Фотографика». Во первых – это общее дело.
И дело значимое. Для фотографической жизни Союза это была серьезная выставка!
Один отбор чего стоил! Только 10 или 11-я работа попадала в экспозицию.
- Если мы поедем, в Литву, то там, к кому бы мы не пришли, Дыхявичусу, Суткусу,
нас отведут к книжному стеллажу и скажут: «Вот мое издание такого года,
вот мой альбом такого года»...
- Дело в том, что фотографию в Беларуси допустили в ряд других искусств
не так давно. Тут вспоминается одна встреча в издательстве «Беларусь».
Речь пошла об альбоме Зенона Позняка «Браслаушчына».
Я думал: « Это ж надо, такую модерновую книжку (снимки с разными
техниками и интересными ракурсами) опубликовали! А публикуют - значит тут все в порядке!
А в издательстве замахали руками, мол, лучше не напоминайте, для нас это катаклизм,
просим про эту книжку не вспоминать. И так далее.
И поскольку даже такие достаточно скромные картинки Позняка в книге
вызвали такое неприятие у функционеров, то конечно, ожидать чего-то здесь другого - невозможно.
Тем более, в 80-каком-то году в газете «Советская Белоруссия» появилась статья.
Тогда Шегельман отправил свою работу в ЮАР, на которой читались символы комплекса Хатыни.
А на переднем плане – обнаженное женское тело. Поскольку у нас с ЮАР тогда не было
дипломатических отношений, посылка на таможне была остановлена.
И в конференц-зале Дворца искусств была собрана фотографическая общественность
республики, представители всех фотоклубов, журналисты, преподаватели высшей партшколы,
представители министерства культуры и т.д.
Нас собрали и сказали: «Ребятки, вы кто? Фотолюбители? Вот и снимайте цветочки,
девочек одетых и не лезьте в социальные проблемы. У нас есть для этого журналисты,
и мы им за это платим».
Выходили по очереди чиновники, выступали. И только Михаил Савицкий сказал:
«Уважаемые товарищи, я не могу считать себя специалистом в области фотоискусства,
я художник. И я не берусь оценивать, что делают коллеги-фотографы».
А остальные под диктовку заклеймили. Закончилось все решением запретить
посылки на зарубежные выставки и салоны фотографий кроме как по утвержденным спискам.
Шегельману ввалили тогда. С другой стороны, он нам показывал эти работы в клубе.
Мы ему сказали в один голос - да, работы интересные, но не стоит это показывать.
Сделал работы - показывай с рук среди своих. Но сообразить отправить это в ЮАР… Что тут сделаешь?
Но все равно, собираясь на «Фотографике», говорили: «Как вам удается такое показывать?
У нас бы посадили за такие фотографии!».
Удавалось потому, что и Евгений Козюля, и Юрий Васильев давали пояснения.
Козюля - корреспондент БЕЛТА, член партии, Васильев - убедительно говорит.
Вот они ходили и объясняли, что хотел сказать автор своей работой.
К счастью, те люди слушали и понимали. Один раз только была угроза закрытия
выставки, там были обнаженные Гончаренко.
Хотя поначалу было так: заходят, показывают, что снять и все. Это потом уже
появился опыт взаимного общения, контактов на основе фотографии, философии,
нашей истории… У чиновников ведь была ВПШ была за плечами.
Они просто другой трактовки не знали, им никто не преподносил.
- Виктор Александрович, самоцензура, это о Вас?
- Конечно! всегда есть собственный внутренний фильтр.
И перед тем, как снять, и перед тем, как показать.
Вот серия о пожаре «Беда». Я бы не позволил себе браться за аппарат,
если бы не рисковал наравне с остальными.
И потом, мне брат тогда сказал – снимай! А он был председателем колхоза, где пожар случился.
«Снимай, это будет документ в случае чего».
Когда мы подъехали - еще только-только выбивался дым, телега с бочкой ушла за водой.
А хозяева выскочили и, мол, не подходите к сеням.
Мы ведрами тушили, вилами сено начали отгребать. Но вода быстро закончилась.
Пламя разгорелось еще больше. Потом как рвануло…
Я единственный раз видел вертикальный столб огня вверх метров на 8-10!
То ли это была бочка бензина, то ли самогона.
Снял тогда 2 ролика пленки. 
Многие кадры делались с ощущением холода вдоль позвоночника. Когда на грани …
Также в 69 году снимал Вербное воскресенье в католическом костеле в Глубоком.
Почти также снимал св. Илью в Псково-Печорском в 63-м. Когда там верующие и щипали,
и толкали до тех пор, пока настоятель не сказал - оставьте его в покое. Я ему разрешаю.
В 63 году на Agfa снял, на цвет. И вот эти 2 цветные пленки пропали в Витебске.
- Пропали?
- Я во Львове 2 года покупал литературу по искусству по специальности
и перед отъездом в БССР набил ящик этой литературой.
Мы втроем этот ящик доперли до багажного отделения. Я туда и эти пленки сложил.
Когда вещи пришли в Витебск, у тестя с водителем не хватило сил ящик поднять
на 4 этаж, его спустили в подвал. А там у сарая узкая дверь, и его оставили в коридоре.
Когда я приехал и спустился, ящик был открыт - от литературы остался Гольбейн и все.
Из медицинских книг выдирали листы и жгли, подсвечивая себе.
Вокруг лежали обгоревшие листы бумаги. Я тогда поднялся на верх, сел и все.
Ни слова сказать не мог. Ничего.
- А каковы ваши предпочтения в литературе?
- Изданий, касающихся фотографии, в 70-80 годы мы старались не пропускать.
Несмотря на все принудительные ассортименты, в киосках были
немецкая и польская «Fotografia», венгерское «Foto», чешское ревю, «Българско фото».
В книжных магазинах продавались ежегодники Fotoyahrbuch, Interpressfoto,
а еще были конкурсы World Press Photo.
То есть старались смотреть все максимально, чтобы не снять чего-то, что уже было.
Избежать повторений. Какие-то элементы заимствования были.
Но по крайней мере могу за себя говорить, что иногда возникает сюжет какой-то,
но тут же всплывает картинка, ага, это уже было снято.
Значит мимо. Нет смысла снимать, потому что это уже показали до тебя.
- Из своих наблюдений: сейчас все наоборот. Сейчас человека удовлетворяет,
что он может снять так, как кто-то. И этого достаточно.
- Если это так - то это очень печально. А где же развитие? Где шаги?
Хоть маленькие, но вперед. Где твой шаг?
- А вам не кажется, что разница и в воспитании? Например, я вырос на утверждении,
что человек может стать лучше. Что твоя жизнь для того и предназначена,
чтобы себя развить и измениться.
Когда я смотрю на новое поколение и на то, что им вдалбливают в мозги,
то начинаю понимать принципиальную разницу: им говорят, что не надо быть лучше.
Будь самим собой. То есть ты и так хорош. И вот здесь, в принципе, на мой взгляд,
и заключается разница векторов развития. Мы старались из себя что-то вытянуть.
А новое поколение работает над самоудовлетворением.
- Клуб перестал быть тем клубом, которым он был, в тот момент,
когда в нем прекратились обсуждения работ. Возможно, ичезла потребность.
Тогда руководил клубом сам по себе интересный фотограф и человек!
Но! Прозвучало: не нужны нам ваши советы и мнения. Мы сами каждый сам себе мастер.
И вот после этого раскрывать рот в клубе не захотелось. Когда-то Козюля отказался
быть председателем клуба. Он поставил условие - новое помещение под юбилей.
Евгений Карпович тогда сказал - обманете, я ухожу с поста. И нас обманули. И он ушел.
Какое-то время главой был Альберт Цеханович. Все организовывалось: пленэры, семинары,
поездки, съемки. Но без обсуждений.
По крайней мере несколько лет разговаривать на тему фотографии мне не хотелось.
Да я и сейчас не берусь говорить о фотографии. Не за чем. Посмотрел и иди дальше.
На счет того, что тянулись к лучшему. Вот для меня до сих пор осталось основание для того,
чтобы считать человека своим, если мне хочется для человека стать лучше.
Мне всегда везло, что рядом оказывались люди, ради которых хотелось сделать еще что-то
- Вы рассказали о литературе фотографической… А обычная?
- А тут беда. Почему? Потому что практически все стерлось в памяти из того,
что читалось. Из авторов - Ричард Бах (кого сейчас удается сразу вспомнить).
А так… Был период конца 50-начала 60 годов, когда я читал.
Пока жил в Риге - читал всю литературную периодику «Звезда, «Москва», «Октябрь»,
«Новый мир», иногда «Сибирские огни», иногда «Иностранная литература».
Поэзию современную и советскую и зарубежную.
Я старался не запоминать содержание, но запоминал страницами
в силу фотографической памяти. Чтобы избежать этого накопления - просто
в голове откладывал только вывод, суть. Поэтому, от меня уходили стилистические
особенности многих авторов. Я не почувствовал у некоторых особенностей
блестящего языка. Это я потерял. А остались выводы.
Многое поэзия современная дала. Те, кто видел не так... Р. Рождественский…
В первую очередь - Андрей Вознесенский. Фильмы Тарковского. Итальянцы и их фильмы.
- А что Вы думаете о нашей рекламе?
- Рекламу я вижу только в метро и на улице, и считать себя знатоком не могу.
Но реклама, к примеру, МТС «Легко сказать» - такую фотографию я бы постеснялся
показать тем, кого снимал.
В метро голубоглазый малыш демонстрирует бутылку воды «Трайпл»
и утверждает: «КСТАТИ – идеальная вода для меня и моего ребенка».
Как так можно? Как-то я высказался, что они копируют западные журналы.
Но я взглянул на западную рекламу в журнале «Glamour».
Блестящее освещение, безукоризненно композиционно, ни малейшего прокола
в позе, выражении лица или в волосах. Уж если поддувают вентилятором,
то только волосы и газовый шарфик. И ничего больше.
Ровно настолько, насколько требует композиция. И все. А то, что здесь - это просто убого.
Пусть меня простят те, кто этим занимается. Но работы группы Щукина, по крайней мере
выставочные, мне нравились. Слава Богу, что есть хоть какая-то компания,
которая умеет делать на хорошем уровне свое дело.
А заказчики… Или их обманули или они сами просто не понимают, что они хотят.
Может быть, нет запаса знаний из мировой культуры, из той же живописи.
Т.е. вкус все-таки должен формироваться. Желательно, с детства.
О живописи вы ничего не сказали...
- Меня, конечно, воспитывали на классических русских художниках.
На классике, хорошей, добротной, с рисунком, колористикой, композицией.
Но меня зацепил в свое время Брейгель, братья Кранахи. Очень нравились
изображения на античных вазах. Серебрякова нравилась, что-то у Серова.
Удивили некоторые работы Н. Рериха, ранние. И нравилась бронза Лансере.
Пейзажная живопись - фламандцы очень всегда интересовали.
Был момент, когда я был в каком-то из дворцовых ансамблей под Питером.
Шел по залам и вдруг остановился. Там было большое полотно в обрамлении малых картин.
Взгляд почему-то сразу вырвал два небольших фламандских пейзажа.
Я не знаю, сколько времени простоял у этих двух картин.
Там были просто пейзажи, а я не мог отойти.
Но моя прабабушка - француженка. Я не знаю, может быть это «работает»
каким-то образом. Какая-то память. Ее вывез муж в Россию. А потом она вернулась во Францию.
Умерла в Париже. Мария-Луиза-Виктория.
- А фамилия ваша...?
- Это казаки. По отцовской линии. С середины 17 века на его родине были
казацкие поселения. В церковных книгах велись записи. Лет 20 назад сгорела церковь,
где были записи об отцовском роде. А там было написано, что казак Бутро взял в жены…
- Возвращаясь к вашим работам. Что меня в них больше всего привлекает, так это
настоящий драматизм. Они так сделаны, что я вижу вроде бы частный случай,
но и композиция, и все, что насыщает кадр, говорит гораздо больше,
чем то, что изображено. Во всех ваших работах, что бы вы не снимали,
присутствует трагедия - прямо или косвенно. Разделяете ли вы эту точку зрения?
- Не во всех… В Юрмале был конкурс пляжной скульптуры. И вот мы с сестрой
оказались в кафе на дюнах над пляжем. Осень, особенно никого видно не было.
И смотрю, появляется человек, который идет вдоль кромки воды …
Он колоритный, по пояс раздетый, с газеткой. Думаю, непременно, если он подойдет,
будет кадр. Хватаю роллей и бегу вниз. Смотрю, он сворачивает, подходит
и пока он смотрит на скульптуры, я успеваю сделать 2 кадра.
У него был такое неподдельный интерес к формам женского тела, несмотря на то,
что фигура была из песка. Ощущение, что он в сознании ее оживил!
- А со свиньей?
- Это в Острошицком Городке. Я до этого никогда подобного не видел...
У меня был роллик на шее и «горизонт». Вспомнил работу Бинде.
И думаю, только бы не снять так как он. У него на переднем плане мальчик
в вязаной шапочке, сзади - свинья, от нее пар идет.
Подходит мужчина. Я спросил, можно ли поснимать. Разрешил.
Изначально фотография называлась «К Рождеству».
Некоторые вещи я снимал, предполагая, что никогда это показать не могу.
Есть такие кадры, которые я и напечатать не могу.
- А судьба у них какая?
- Не знаю, лежат.
- И что будет с ними дальше?
- Я один раз в лесу наткнулся на тело умершего, по-видимому от сердечного приступа,
пожилого инвалида. Лес примыкал к госпиталю в Боровлянах. У меня с собой был аппарат.
Я это снял все как было. Но напечатать даже контрольки не смог.
Один раз снимал на вскрытии. Может быть контактные отпечатки есть.
Но я не имею права показать их. Это чей-то родственник.
- Я думаю, что вы рано или поздно все равно это покажете.
- Не знаю, вряд ли. Единственное, может это объединить?
У меня есть витебская санитарка морга, она такая спокойная, скорбно спокойная.
Девочка на столе, мужчина из леса..
И я на автобусной станции в Витебске на лавочке увидел простенький венок
из 2-3 искусственных веточек. А рядом – сетка с банками зеленого горошка.
«Скорбный натюрморт».
4-5 негативов есть, сюжетов, связанных с моей профессией.
- Почему я так настаиваю? Ваши фотографии документальны.
Но это не документы. Это не те фотографии, которые в томах уголовных дел.
- Да, там и свет, и все так как-то совпадает, цепляет внутри…
- У Вас есть какие-либо заповеди для фотографии?
- У меня нет определенной установки, свода правил, которым я бы постоянно следовал.
Обычно не хочется каким-то образом стать виновником неприятностей для того,
кого ты снимал.
- А случалось такое?
- Были серьезные неприятности, когда на выставке во Дворце искусств в Минске
висела фотография с ромашкой.
Девушка , которая позировала, уехала из Минска. И я ей добросовестно писал,
что в немецком фотожурнале опубликована ее фотография.
В Германию на конкурс я отправил без разрешения.
И когда этот журнал оказался здесь в киосках, я купил и ей тоже.
Написал ей, что могу выслать номер. Ответа не было.
В клубе мне говорили: «Хорошая фотография, давай».
И она прошла на эту выставку. А оказалось, что это родственница кого-то
из высоких начальников. Как начались звонки в администрацию Дворца.
Да что вы себе позволяете! Выставка чуть ли не политическая, а вы показываете такое!
А она по пояс снята, одна грудь видна. Больше я эту фотографию никуда не давал здесь.
В Союзе, по-моему, она была в круговых обменах. Тогда действовали два кольца -
по фотоклубам СССР ездили клубные коллекции.
Клубы заключали соглашения и обменивались коллекциями.
Это была очень хорошая форма.
Еще пример - когда снимал Вербное воскресенье в Глубоком,
на одном из кадров - пожилой еврей и бой-баба в повязанном платке, пышнотелая.
Стояли рядом, попали в один кадр. Позже о нем узнал, что старик гетто прошел,
а она, как оказалось, была известной глубокской шлюхой. Разве я такое могу показать?
- Вы считаете себя фотохудожником?
- Я точно не фотохудожник. У меня метод съемки - репортажный.
Я любитель. Другой вопрос, что эта фотография несколько поэтизирована.
На нее наслаивается то, что получено из других сфер, и что не осознаваемо в момент съемки.
Но это действует. Это не чистый репортаж. Это не слепая фиксация действительности,
но и не постановки. Я все-таки жду свой кадр. И если он не наступает, я не снимаю.
Образы рождаются из сочетания событий, элементов, которые в кадр попадают.
- Последний вопрос остался. Может станет традиционным.
Юрий Сергеевич Васильев как-то сказал: «Фотография должна быть легкой».
Вот на ваш взгляд, должна ли фотография быть легкой?
- Нет.
- А какой?
- Что-то человеку говорящая, задевающая в нем.
Может быть Юрий Сергеевич имел в виду, что это надо сделать легко.
И может именно в этой легкости высший пилотаж фотографии.
Что нельзя спекулировать на трагических, неблагоприятных стечениях обстоятельств
для того, кого снимают..
Я не знаю, что имелось в виду. Я ориентируюсь на собственные ощущения.
А какой фотография должна быть – сию минуту не знаю.
Но заложу это в голову. И может быть придет ответ.
- Спасибо за встречу, Виктор Александрович! Вы нам нужны.
Беседовал: Валерий Ведренко
