Евгений Карпович Козюля: «Кричащая фотография не трогает»
Историю белорусской фотожурналистики невозможно представить без творчества Евгения Карповича Козюли.
Но без его имени невозможно представить и историю народного фотоклуба «Мiнск».
Творческие коллективы полны амбиций и им всегда не хватает принципиального и дисциплинированного лидера, который не только видит цель, но и знает, как ее достичь.
Клубу «Мiнск» повезло с таким человеком. Конструктивный прагматизм Евгения Карповича удивительно сочетается
с душевной теплотой, порядочностью и светлым отношением к нелегкому пути, который предложила ему судьба.
Евгений Карпович Козюля, 18 декабря 1936 года - 26 апреля 2014 года
Из цикла «Встречи с легендами»
- Евгений Карпович, Вы производите впечатление
человека основательного, неторопливого, рассудительного и... не городского.
Я прав?
- Я изначально городской человек,
По происхождению.
А по сути своей мне очень близки люди земли.
Может быть поэтому я относительно легко находил и нахожу контакты с сельскими жителями.
Они, в большинстве своем, очень доброжелательные и гостеприимные.
И если ты к ним относишься с уважением, то они раскрываются очень легко.
- Расскажите немного о себе…
- По документам я – минчанин.
Производства – довоенного, 1936 года.
Отец был высококвалифицированным инженером-строителем.
А я родился в Казани.
В канун войны отец работал под Ярославлем.
Мать и нас, трое мальчишек (я – средний) приехали к отцу погостить
и там остались до 44 года.
А в Минске остались 2 бабушки, сестра отца с дочерью. Случилась трагедия – родные погибли.
В Лошице есть переулок Чижевских.
Это мои тетя и племянница.
Они были казнены в Лошице за подготовку теракта против высокопоставленного собрания, которое проходило в усадьбе.
А в Лошице находилась организация ТОТ, которая занималась строительством военных сооружений. Тетя и племянница работали в этом штабе.
За племянницей ухаживал офицер СС.
Родственники не знали всей подноготной и говорили: «Как так можно!».
А у них было задание. Они подложили взрывчатку в печку, а ее обнаружила одна из русских, которая там же работала. Она и выдала.
Этот офицер сам приехал арестовывать племянницу.
Забрали всех. Старух, правда, через 2 недели выпустили.
А обе Чижевских признались во всем, чтобы спасти моих бабушек.
- Очень необычная история! Адрес Лошицкой усадьбы – Чижевских 8...
- Муж сестры, Чижевский, был военным интендантом.
Мама нам обещала, что когда мы приедем в Минск,
бабушка будет нам печь пироги. После того, какой голод мы пережили на Волге, это было нечто фантастическое.
В нашей жизни были моменты, когда в зимнее время мы питались
только картофельными очистками, которые мать выменивала на последние вещи.
На всю жизнь запомнился этот сладковатый вкус.
Отваривали, пропускали через мясорубку.
Смазывали солидолом противень и делали так называемые печенья.
Благо, с отоплением проблем не было. Нефтеперегонный завод работал.
Во двор привозили машину гудрона.
Этот гудрон резали лопатой на пласты и топили им печку.
Копоть была страшная! Но мы не мерзли – это было единственная радость...
Я и до сих пор к хлебу отношусь на болезненном уровне.
Не могу выбросить хлеб.
- Самое яркое впечатление детства?
Я был ребенком обидчивым.
Меня чем-то зацепила мама, и я подался в бега.
Тогда мне было 12.
Я решил, что уеду к тетке в Питер. Пришел на вокзал, в кармане – 50 копеек,
несколько кусков хлеба и сахара.
Сел в поезд, идущий на Москву.
Растрогал своим рассказом о бесчеловечной матери военных,
которые возвращались из Германии, и они спрятали меня от контролеров.
Приехав в Москву, я хлебнул по полной программе.
Волей-неволей попал в окружение уличной шпаны.
Ночевал в парке под эстрадой вместе с ними, они меня приняли, кормили.
И сказать честно, ни на какие дела еще привлечь не успели.
- Так Вы могли стать московским хулиганом?
- Вряд ли…Мне было интересно, что такое Москва.
Я, конечно, нашел Красную площадь, мавзолей.
Очень хотел попасть в метро, а денег нет.
И меня приметил милиционер.
Он расспросил меня, кто я и откуда. А я уже, побыв вне дома,
разревелся и во всем признался.
Меня доставили в детский приемник, постригли и отправили в баню.
А в бане тут же заводят девчат, в то же отделение.
И вот это состояние, когда ты голый и тут – девчата, которые начинают подшучивать... Это был стресс, который запомнился на всю жизнь.
Я с тех пор запомнил две цифры – 12 и 48.
Мне было 12 лет, и это шел 48 год.
Эти цифры всплывают в самые разные моменты.
В приемнике я прожил неделю. Нас пытались учить читать...
А мы под столом сидели и в карты резались.
Спустя какое-то время отвезли в Беларусь.
- Ваша первая встреча с фотографией. Не просто как с фактом, а когда вас это заинтересовало?
- Мой старший брат, Юрий, занимался фотографией.
Меня это тоже заинтересовало.
И я, фактически, подглядывая через плечо, получил первые навыки фотографирования. Мне было лет 14. Потихоньку начал втягиваться.
У меня появился «Комсомолец».
До того длительное время был трофейный «Кодак»
с бескатушечной кассетой. Вмещала 20 кадров.
«Комсомолец» - это преддверие «Любителя».
- А что Вы снимали?
- Семейные праздники...
Пока не стал учиться в техникуме.
Вот там я нашел применение своей фотографии. Это были выезды на практику.
Потом – отчеты по практике. И все отчеты я иллюстрировал фотографией.
Мои отчеты всегда получали самый высокий балл
Свой первый снимок я опубликовал тоже в этот период. Где-то 57 год.
Этот снимок я сделал для «Знамени юности».
Я снял «Комсомольский прожектор».
Это была центральная сатирическая витрина в сквере Янки Купалы.
В армии уже был аппарат, кажется «Зоркий».
Я не придавал серьезного значения именно технике.
Что было – тем и снимал. Служил я в Германии.
И добился разрешения фотографировать. Фотографировал в основном сослуживцев, поездки, Дрезден, Потсдам...
Когда коллектив небольшой – в нем проще.
Организовывали экскурсии регулярно....
Поэтому немного я Германию и посмотрел, и поснимал.
- Это уже, получается, 60 годы.
А у Вас был интерес к немецкой художественной фотографии?
- Нет. Журналы не смотрел...
Единственное, что хорошо помню, это прекрасные немецкие материалы.
Когда я мог приобрести нормальный проявитель, пленки, фотобумагу.
Это была фантастика!
Когда я уезжал, купил очень много расходных материалов.
Денег особенно не было, но занятие фотографией приносило и какую-то копейку.
Те же дембельские альбомы...
Кто-то покупал одежду, а я закупил фотоматериалов и инструменты,
т.к. люблю что-то делать своими руками.
В Германии я служил прямо за стенкой женского концлагеря Равенсбрюк
В то время там уже частично сделали музейную экспозицию, сохранился крематорий, служебные помещения, казематы.
В этом концлагере в свое время сидела жена Эрнста Тельмана.
Она тоже приезжала сюда.
Я ее сфотографировал и отправил в «Знамя юности».
С тех пор и появилось четкое понимание –
для чего я делаю снимок, и о чем он говорит
- Вернемся к началу беседы.
Вы сказали, что хоть и городской человек,
у вас есть интерес к корневому сельскому жителю.
Как вы это можете для себя сами объяснить?
- В свое время я сделал выставку «Вытокi».
В аннотации к выставке я написал свое понимание, откуда у нас,
у тех же городских жителей, вдруг проявляется такая черта.
Я это определил так: в принципе, неважно в каком колене, но мы все от земли.
Кто-то раньше, кто-то позже. Это отложилось в генах.
Заглавный кадр в этой выставке – снимок, сделанный на Свитязи.
Дерево, а от него – корни в разные стороны…
- Я сам много ездил по Беларуси. Есть и свои любимые места.
А куда Вы отправляетесь всегда с особой радостью?
- Были времена, когда меня очень интересовала Ветка.
Там установились очень хорошие контакты с директором музея и сотрудниками.
У Шклярова, первого директора музея, был старенький «Москвич»
и мы ездили, сочетая их интересы и мои.
Они ездили в экспедиции, старопечатные книги искали...
Ездили в Неглюбку к ткачихам.
В то время в Неглюбку до середины июля проехать без трактора было невозможно.
Из Гомеля туда летал самолет, кукурузник…
Я еще застал период, когда многие жители в возрасте около 50 лет
еще использовали в жизни ту одежду, которая уже стала чем-то экзотическим.
Андараки, намитки на голову накрученные...
Это не фольклорные снимки, а жизнь.
Вот они идут по деревне ряженные, поют, а на снимке кажется,
что они ругаются.
Каждый пытается ущипнуть ряженого, а тот его – прутом огревает...
Местные говорили – это праздник.
Среди этих всех празднующих у меня есть снимок, где стоит юродивый. Он ходил в рубище как платье, до пят, босиком.
Отдельно я его не снимал. Это психологический момент.
Я не могу вторгаться в чужие особенности с фотоаппаратом...
На открытии Хатыни Каминский выступал и заплакал.
Киношники снимают, а у меня ком стоит.
Я понимаю, что в этом плане я плохой репортер.
Это иногда мне мешало снять что-то такое, что вызвало бы особенное внимание.
- Что-то особенное Вам запомнилось в поездках по глубинке того времени? 
- В Неглюбке в аэропорту был один работник.
И вся принадлежность к работе в одежде – форменная фуражка.
Он и кассир, и радист, и сопровождающий на поле.
Меня поселили в доме, в котором находился аэропорт, кабинет дантиста
и это же была бригадирская и гостиница.
Своего рода бизнес-сити.
В 5 утра спать уже было невозможно.
Это 75-77 год. Начало моей работы в «Голасе Радзiмы»,
Когда я уже все отснял, как человек обстоятельный, я заранее купил билет.
Когда надо было улетать, самолета не было.
Свадьбы в деревне нет, других событий нет. Вот и самолета нет.
И тут начальник аэропорта показал, что он не последний здесь человек.
Сел за рацию и вызвал самолет. У Ветки были позывные «Лесопилка-2».
Я был единственным пассажиром.
Такое было один раз в жизни - персональный самолет.
Летчики позвали к себе в кабину. Так и долетел…
Много путешествовал по Полесью.
То, что произошло с Чернобылем, на многом поставило крест.
Потом были поездки и в Зону.
- И Ваши впечатления?
- Бардак в высшей степени.
Видимость изоляции, но изоляции для официального посещения Зоны.
Контрольные пункты, проволоки...
А ведь все из этой Зоны растаскивали и продавали на сторону.
И никто сегодня не знает, сколько построено различных дач и других строений, которые фонят по полной программе.
Особенно это касается металлов.
Металл, пока не пройдет период полураспада, сохранит и в переплавленном виде все накопленные вещества.
Поэтому технику захоранивали.
Приезжаем мы в школу, заходим в бывшую столовую.
А там - на кухне мойки, радиаторы явно недавно открученные.
- Ваша работа в прессе?
- Что касается прессы, то здесь скорее элемент случайности.
Был 75 год. И сложилось так, что я стал понимать,
что фотографией я стал заниматься больше, чем основной работой.
А работал в проектном институте на Берсона.
Был начальником сектора нестандартного оборудования.
Имел очень приличную по тем временам зарплату. Порядка 400 рублей.
- Это очень хорошие деньги.
- Да. Но работой я стал заниматься все меньше.
И понял, что мне надо определяться.
Я не видел себя в бытовой фотографии.
Но тянуло в прессу. И тут подвернулся момент.
Нужен был корреспондент в «Голас Радзiмы».
Для меня – абсолютно незнакомая газета. Оказалось, что это издание
для наших соотечественников за рубежом.
В то время курировалась соответствующими органами.
И в 75 году я пришел работать в эту газету на зарплату 120 рублей.
Надо отдать должное моей супруге. Она не восприняла это, как нечто трагическое.
Но и я старался.
- Ездил в командировки, делал материал для газеты.
И делал фотографические репортажи для телевидения.
- Вы говорите, что к газете был приставлен человек из органов.
А был какой-нибудь материал, который не пропустили именно
по идеологическим соображениям?
- Было, но уже позже.
В БелТА. Там была совершенно другая ситуация.
Интересна она была тем, что материал опубликовали,
а последствия были весьма серьёзные...
Хотя был случай, когда и не опубликовали.
Один из эпизодов – это как раз период на переломе, когда Союз еще не рушился,
но уже рушилась компартия.
Я был в командировке в Браславе и сделал материал.
Речь в тексте шла о чем: партия старалась вложить свои деньги в недвижимость.
И тогда по всем районам началось массовое строительство новых зданий райкомов. Раньше они сидели в стандартных двухэтажных зданиях
и в райкоме тогда было работников 12 человек.
А на берегу начали строить новое здание райкома.
В этом здании я насчитал около 50 с чем-то помещений.
И я сделал снимки в музыкальной школе с печным отоплением
и ужасными условиями, которая была расположена в старой казарме польского погранотряда.
Этот материал я сдал, и его опубликовали.
Еще партия не была распущена и это был эффект разорвавшейся бомбы.
Несколько газет опубликовали... Как всех вызывали на ковер!
Но меня не трогали. Тогда за мной закрепилось мнение,
что со мной надо быть осторожным.
- А Вы не производите впечатление конфликтного человека…
- Позже был случай, когда материал не опубликовали.
Был репортаж с площади Ленина тогда еще.
В тот период депутаты устроили голодовку в Доме правительства.
В защиту этих депутатов вышли демонстранты на площадь.
Женщины в основном. Около здания исполкома стоял кордон ОМОНа и эти женщины. Кругом телевидение и я снимаю.
А как только кто-то пытался пройти, омоновцы смотрели,
чтобы не была направлена камера, брали за грудки и отшвыривали в сторону.
Дикость!
Я написал достаточно жесткий материал и приложил снимки.
Редакция их приняла и с курьером, как это обычно и происходило,
отправила по редакциям газет.
Выходит «Советская Белоруссия», которая публикует один из снимков,
более-менее безобидный.
Без моего текста.
А дальше идет текст Якубовича, который разразился таким спичем –
мол тогда, когда в стране такие сложности, вместо того,
чтобы искать выход.... корреспондент такой-то... занимается непонятно чем…
Опубликовать снимок и разразиться такими словами!
И понеслось...
Мне объявляют выговор.
На выговор я отреагировал жестко
Я фотожурналист и фотографирую факты. Я не исказил факты.
Это вам решать, давать этот материал или нет. На каком основании объявляется выговор? За что?
Дальше – полетели головы.
Заместителя главного редактора фотохроники с формулировкой
«служебное несоответствие» снимают с работы.
Потом были съемки в ситуациях, когда разгоняли демонстрации.
У меня есть подборка снимков, когда зажали оппозиционную молодежь.
И слышал разговоры между командирами ОМОНа и милицией.
Когда милиция хотела демонстрантов с проспекта развернуть на Ленина
и увести от центра на Первомайскую, начальник ОМОНа отвечал,
что это не их дело.
Эту колонну пропускают вперед, а у ГУМа уже стоят автобусы и начинают месить.
И я в центре всего этого.
Больше всего было жаль, если побьют аппаратуру.
У меня серия из 3 снимков… 
На крыльце Нацбанка стоят женщины, в стороне стоит парень, девушку обнял...
Двое ОМОНовцев тащат мужика «ласточкой».
Есть кадры, когда не я снимал, а меня снимали, возле Дома офицеров.
Снял сын Николая Амельченко, корреспондента «Звезды».
На этих кадрах шмонают уже меня.
- Евгений Карпович, все подобные неприятные ситуации,
как они подействовали на Вас, как на фотографа?
- На тот период я не сомневался, что поступаю правильно.
Просто считал, что делаю правое дело.
Другой вопрос, что прошло время и я трезво, как считаю, оценил,
что такое наша современная оппозиция.
Сложилось так, что я был в партии.
И вступал сознательно.
Вступал в армии, в Германии.
В нашем автомобильном батальоне были очень тесные отношения в коллективе. Партийная организация была такая, что на собраниях
мы все были коллегами, вне зависимости от званий.
Вопросы ставились и решались достойно.
Такого я больше нигде не встречал потом.
Был XXX съезд компартии Беларуси в Доме офицеров.
Освещали я и Владимир Межевич. Мы сняли очень крепкие моменты.
И мы решаем – давай сделаем выставку из того, что мы сняли,
прямо в помещении БелТА.
Весь съезд проходил в осаде протестующих.
Вдоль ограды сквера было много плакатов, транспарантов и так далее.
Сделали экспозицию, ни с кем не согласовали, вывесили.
И начались проблемы.
Поскольку на съезде мы слышали всю неприглядную болтовню,
копание между собой, грызню...
Это же нигде не публикуется!
Короче, я написал заявление о выходе из партии.
Это было как минимум за полгода до распада.
Эффект был – сами понимаете какой.
Корреспондент БелТА и такое заявление...
Я уже был готов к тому, что меня уволят.
И до сих пор удивляюсь, почему это не состоялось.
- Вернёмся в сегодня…
Расскажите, пожалуйста, об отношении к Вашей творческой,
клубной работе в Вашей семье?
У многих фотографов это выливается в конфликты.
У кого-то, наоборот, это находит поддержку.
- Все мы живые люди.
Вот сейчас я занимаюсь Клубом.
Естественно, я мог бы пойти ночным директором, дежурить, получать копейку...
И когда бывают безысходные ситуации с финансами,
может возникнуть конфликтная ситуация.
Но в общем, как говорится, спасибо супруге.
Вот мы готовили первую «Фотографику- 71»
Кто, кроме таких энтузиастов как мы с супругой,
мог приурочить свой отпуск для того, чтобы поехать не отдыхать, а поехать в Вильнюс, Таллин, Ригу, Ленинград,
где мы встречались с фотографами, клубами и агитировали за участие в выставке?
Мы посвятили не только время, но и вложили свои финансы в поездку.
- Евгений Карпович, у Вас есть контрастный двойной портрет – мальчик и суровый мужчина. Что за история?
- А это в русле экспериментов «Фотографики».
Был в цирке и снял, кажется, «Юпитером-11» зрителей
с противоположной стороны амфитеатра. Портрет – одна десятая всего кадра.
Мне показалось, что этого мальчика и пожилого мужчину что-то связывает.
Хотя, на самом деле, абсолютно чужие друг другу люди.
- Да, драматический эффект есть.
«Фотографика» - это символ белоруской фотографии 70-80-х.
Вам не обидно, что уже 20 с лишним лет ничего подобного Клуб не генерирует? «Фотографика» состоялась и все. Развития она не получила.
- Есть такой момент.
Ностальгия по тому времени выльется в то,
что мы сделаем в честь юбилея Клуба выставку «Фотографика. 40 лет спустя».
Из тех выставок, которые были, отберем лучшие работы.
Сама идея Фотографики зародилась в 70 году.
Поэтому 40 лет спустя – это правомерно.
- Приятно смотреть на ваше новое помещение.
Но хочется, чтобы Вы придумали какую-то экспозицию,
альбомы, видеоинсталляции, - то, что отражает эти 50 лет Клуба.
- Я очень реально оцениваю организационный потенциал Клуба.
Он очень слабый.
Я не хочу выставлять себя как образец служения этому делу.
Но тем не менее.
Я очень опасаюсь, если что-то затеять, то этим будет заниматься 2-3 человека.
Это непосильная работа, которая связана
с устройством международного мероприятия.
Я просто боюсь, заявив, потом сорваться.
Это очень наглядно показал и ремонт клуба...
Я все время озвучиваю в Клубе – ребята, ну хоть кто-нибудь скажите:
«Да, я готов заниматься делами Клуба».
Для меня это какая-то роскошь? Дивиденды?
Я готов отдать все бразды кому-то более молодому.
Я возьму за руку, поведу по всем инстанциям, познакомлю со всеми.
И сам не уйду, буду рядом.
Но желающих нет.
Настолько привыкли, что все делается кем-то...
Есть хорошие люди, безотказные.
Но они не готовы заниматься рутинной работой.
За 3,5 месяца летнего времени я не снял ни одного кадра,
занимаясь клубными делами.
Кто-то ездил на пленэры, но мне было не до этого.
Была задача – закончить к сентябрю.
Теперь меня можно назвать прорабом Клуба.
Согревает понимание того, что все это не развалилось и живет.
И что ты имеешь к этому некоторое отношение.
- Уже можно сказать, что у Вас есть творческая судьба.
На Ваш взгляд, сложилась ли она?
- Во время работы в «Голасе Раздiмы» и БелТА
я создал себе определенную тематику, которая мне интересна во всех планах.
У меня было отснято более ста народных мастеров в различных ситуациях.
Тогда подумал, почему бы не сделать такую выставку.
И сделал.
Назвал ее «Ад прадзедаў, спакон вякоў».
Показал в Минске, Браславе и Гродно.
Я эту выставку подарил Музею истории и культуры Беларуси.
«Вытокi» - тоже отразила определенный период.
Более четкий итог – выставка «Скрыжаваннi».
Это и в самом деле перекрестки, на которых мы встречаемся с людьми,
наши дороги, путешествия.
- Если я правильно понял, у Вас 3 персональных выставки?
- Нет, их было больше.
Были выставки такие, как «Хатынь».
Снимать мы начинали с Юрием Васильевым.
У меня был мотороллер «Тула-200», на котором мы туда и ездили.
Как-то раз приехали уже в темноте, поздняя осень была.
Буквально на ощупь поставили палатку, заночевали.
Просыпаемся, а мы, оказывается, на кладбище…
За Хатынью есть деревня Мокреть, где я устроился летом.
И 2 недели снимал там.
В этой серии есть кадр, где стела на месте захоронения,
из-за нее поднимается туча, но она похожа на дым. Это не монтаж.
Была жара. А эта туча на чистом небе появилась непонятно откуда.
Вот так набрался материал, и потом я стал почти что штатным фотографом по Хатыни. У меня издано 5 альбомов по этой теме.
В итоге сложилась и выставка.
В Минске, Гродно, Калининграде, еще много где показывал.
С «Хатынью» ездил и в Херсон.
Я как-то собрал список из выставок своих. Получилось порядка 120 выставок. Персональных и коллективных.
- А что хотелось сделать, но не получилось?
- Я давно хочу сделать выставку об одной деревне.
Пожить в ней дней 20-30. Снять людей, жанры, ситуации, архитектуру.
В свое время по телевидению проскользнула деревня Париж.
Там был показан храм, который находится за речкой, а по сути- в другом населенном пункте. Вот тогда я и загорелся... Поехал…
Я не очень склонен к сатирическим сюжетам.
Но там можно было снимать только с этой точки зрения.
Есть наметки, связанные с Полесьем.
Я, правда, опасаюсь,- не упустил ли время.
Это связано с тем, что село очень сильно изменило свой облик.
Очень сильно.
Той доверительности, которая была в 70-80 годы, уже можно и не встретить. Поколение это если не вымерло, то вымирает. 
А новые...
В деревнях это чаще приезжие, сезонные на лето.
Я ищу такую глубинку, в которой та душевная чистота еще сохранилась.
Та возможность общения, которое было раньше.
Боюсь, я это упустил.
- Вопрос, который я задаю всем.
Юрий Сергеевич Васильев как-то сказал, что фотография должна быть легкой…
- Я не знаю, какой смысл он вкладывал – легкое восприятие или создание...
Но я бы с такой трактовкой не согласился.
Тем более, фотография – разная.
Ее не подведешь под единое понимание и восприятие.
Есть фотография, которая в самом деле может создавать возвышенное,
легкое настроение.
А есть фотографии, которые воспринимаются даже с болью.
Когда смотришь у того же Бальтерманца …
Солдаты возле убитых жителей.
Это же трагедия!
Каждая фотография должна восприниматься так,
как она была задумана и для чего предназначена.
- А как Вы относитесь к экспериментам фотографов вашего поколения с цифрой? Взять последнюю выставку Дихавичуса...
- Да!
Насколько я восхищался его черно-белыми фотографиями.
Это было для нас недостижимая мечта!
И вдруг – бац!
И больше ничего.
Поэтому, я думаю, что это сложный момент для любого фотографа.
На переломном этапе, когда появляются новые технологии и возможности - суметь переключиться достойно.
Я очень самокритично отношусь к тому, что делаю сегодня с цифрой.
Не владею фотошопом.
И у меня нет искреннего желания его постигнуть.
Так сложилось, что год назад я потерял возможность работать в лаборатории.
Чтобы не потерять ощущение съемки, стал заниматься цифрой.
Но не потерял желания заниматься черно-белой фотографией.
И хотя сегодня не могу уделить внимание съемке,
я обратился к своим архивам.
Они у меня более-менее приведены в порядок.
- Архивы есть. А как Вы собираетесь ими распорядиться?
- Отношение к государственному архиву осторожное.
Так не должно быть, когда фотография подается без авторства.
Эта тенденция пошла может не от самого архива,
а скорее от фотохроники БелТА. Автор сделал фотографию, а она выходит под рубрикой «Фото БелТА».
И это перекочевало в архивы.
Очень часто публикуется фотография, под которой написано
«Архив кинофотодокументов».
Я понимаю, что у меня есть семья, сын, который может стать преемником
моего архива. Но я не строю иллюзий относительно того,
насколько это будет сыну, внукам интересно в дальнейшем.
На сегодняшний день у меня теплое отношение к Музею истории и культуры Беларуси. Это, возможно, в силу того, что там работает Надежда Савченко,
которая систематизирует, хранит, бережно относится к фотографии.
Есть мысль передать свой архив именно в этот музей.
Это еще не окончательное решение.
Важно все правильно оформить.
Чтобы в случае необходимости мои наследники могли пользоваться моим архивом.
- Сколько у Вас хранится негативов?
- Если по количеству с дублями, это больше 10 тысяч.
В отличие от коллег, которые массой выбрасывали негативы,
я выбрасывал только технический брак
Я рассуждаю: сегодня я на данный кадр смотрю так, завтра иначе.
Изменится мировоззрение, понимание того, что делал.
И не только у меня.
Одним из фотографов, который подтвердил мои такие установки
является Ян Булгак.
У него много незатейливых снимков.
Но с каким интересом они сегодня смотрятся!
Не равняю себя с Булгаком, но пройдет время и мои фотографии,
которые я снимал в деревнях, будут с интересом восприняты.
К сожалению, человек чаще не ставит перед собой какой-то задачи.
Не задумывается, для чего он это сделал.
Уважаю увлечение концептуальной фотографией.
Но когда я вижу фотографию, в которой автор, условно говоря,
снял свои собственные ноги, возникает вопрос – зачем?
Я не боюсь показаться кому-то несовременным.
В жизни был очень яркий пример. Мой хороший знакомый, художник,
делал выставку в соавторстве с Алесем Розановым.
Тот писал концептуальные стихи. А художнику видимо не давал покоя квадрат Малевича. Он сделал выставку «Яйцеквадрат».
Я к этой выставке отнесся очень спокойно.
Ходили экзальтированные дамочки: «Какая аура!». А меня не проняло!
И я не боюсь сказать, что я этого не понял!
- Вы – сложившийся фотограф с профессиональной биографией.
Были у Вас личные симпатии в фотографии?
- Думаю, однозначного ответа тут быть не может.
Был в свое время интересен Ромас Ракаускас.
Мы с ним и дружили.
Было много фотографов, которым я по-доброму завидовал.
Это и Лев Шерстенников, который работал в «Огоньке».
Я понимал, что у него другие возможности в плане поездок и командировок.
Но то, что он делал – меня это трогало.
Меня очень интересовали фотографы старой школы - бытовики.
То, в каких условиях они работали.
Как снимали, бесхитростно.
Эти примитивные студии, задники, антураж.
Самое главное, это то, что они оставили, какие образы создали на своих фотографиях.
В Ивановском районе был фотограф, который снимал своих сельчан.
Был просто сельским фотографом. Это 50-е годы.
Он оставил после себя чемодан негативов.
А я в свое время затеял выставку «Фота са старога альбома».
Она прошла незамеченной, на территории БелТА, куда доступ был ограничен.
И когда готовил эту выставку,
я съездил в Мотольский музей и взял интересовавшие меня негативы.
Печатал уже сам.
Мальчишки в несоразмерных сапогах и шапках…
Эти люди так и жили! Этот фотограф снимал свадьбы, похороны, праздники, застолья.
- А можно их показать снова и более широко?
- Надо ехать туда, в деревню Мотоль.
И разговаривать с сотрудниками музея.
Такой возможности я не исключаю.
Недавно была передача о женщине из деревни Чемерин.
Сюжет был построен на том, что говорили с людьми, у которых сохранились ее фотографии.
- Вы не думали сделать какой-нибудь личный проект на эту тему?
Взять детские фотографии тех людей, которые живы,
и снять их портреты сейчас?
- Конечно!
Но, к сожалению, суета ежедневная отодвигает все на второй план.
- Считаете ли Вы обозримую белорусскую фотографию полноценной?
А если нет – чего ей не хватает, чтобы стать значимым явлением для общества?
- Тут, наверное, запросто можно попасть в ретрограды.
Думаю, что многие авторы, которые сегодня что-то активно снимают,
через несколько лет от этого отойдут, и никто о них и не вспомнит!
Есть один изъян, глядя на выставки.
Поверхностный взгляд авторов на то, что они делают.
Не принимаю тот гламур, который присутствует все чаще.
При том, что он встречается сегодня у авторов, которых я раньше знал как очень серьезных.
Из той же Литвы.
Они, переключившись на цифру и компьютер,
получили очень богатый инструмент.
Но потеряли чувство меры.
К сожалению, такие есть и у нас в клубе.
В Беларуси еще не очень выражено, но есть стремление к сохранению монохромной фотографии.
Мне кажется, это очень важно.
Мое личное отношение к монохромной фотографии очень теплое.
Считаю, что тот, кто не прошел через монохром,
лучше бы не занимался цветом.
Очень часто забывают про изначальное положение о фотографии.
Это светопись!
Да, я понимаю, что в цветной фотографии есть свои законы.
Но изначально должно присутствовать понимание монохромной фотографии.
И очень жаль, что сегодня львиная часть фотографов
минула процесс лабораторной обработки материала –
проявка пленки, печать и т.д.
Но меня очень радует, что уже есть молодые люди,
которые своевременно это поняли и пошёл откат от цифры.
У кого-то произошло возвращение, а у кого-то –
открытие черно-белой, монохромной фотографии.
В цветной фотографии привлекает сдержанность тонов.
Кричащая фотография не трогает.
- Спасибо, Евгений Карпович, здоровья Вам и творческого энтузиазма.
Вы нам нужны!
Беседовал: Валерий Ведренко
Фото: Евгений Козюля, Валерий Ведренко, Николай Амельченко
Беседа состоялась в 2010 году
