Георгій Леанардавіч Лiхтаровiч: «Жыцце - Беларусi»
Если Вы интересуетесь историей белорусского искусства,
то Вы непременно имеете в своей библиотеке альбомы с фотографиями Георгия Леонардовича Лихтаровича. В творческой фотографии мастер следует традиции лирического пейзажа, характерного для белорусского искусства 60-80 годов ХХ века.
Добротность, качество и отменный вкус – главные параметры его работы.
А несомненный поэтический дар Георгия Леонардовича раскрывает его
не только как талантливого литератора,
но и как человека с ясной гражданской позицией.
- Георгий Леонардович, расскажите немного о себе, своей семье.
Насколько я знаю, она не совсем типична для наших фотографов.
- Родился в Минске, в 47 году.
Послевоенный город, район, которого уже нет.
И если выписать билет в детство, то невозможно будет туда попасть.
Это район за Комаровкой – улицы Добролюбова, Цнянская…
Болотная станция.
- Земляки! Я родился на проезде Добролюбова.
- Отец – художник-оформитель.
Сейчас его бы назвали дизайнером.
Он оформлял первую экспозицию Музея Великой Отечественной войны,
экспозицию музея Якуба Коласа, павильон Беларуси на ВСХВ (ВДНХ)…
Плакаты, открытки, торговые знаки…
Он рано ушел из жизни – в 47 лет!
Мама всю жизнь работала врачом. Сейчас ей почти 85…
- И когда в Вашей жизни появилась фотография?
Самое первое соприкосновение с фотографией, которое я помню,
состоялось в кинотеатре «Победа», там знакомый отца работал фотографом.
Сохранился снимок, где я стою на кресле и кручу в руках экспонометр.
Но это «по ту сторону баррикад».
Сам взял в руки фотоаппарат в школе, классе в 8-9.
Стало модно фотографировать друг друга исподтишка во время уроков.
Отцу в то время подарили фотоаппарат «Зоркий-5с».
Я первым начал им пользоваться. С друзьями что-то снимали, проявляли, печатали.
Надо было преодолеть массу преград!
Начиная с элементарного: кто будет в ванной комнате – ты с пленками и бачками или?
А уж про печать и вовсе не говорю…
- Но это Вас не оттолкнуло от фотографии?
- Напротив – процесс классической фотографии закалил.
А началом более осознанной съемки стало путешествие по Налибокской пуще,
где мой отец партизанил во время войны.
Из Минска в Ивенец – самолетом!!!
Оттуда – пешком в деревню Сивица, где у отца жил один из партизанских друзей.
А далее – реки Волма, Зап. Березина, Неман…
Полтора месяца без цивилизации, но с фотоаппаратом.
Перед отъездом нас проинструктировал Николай Белобровик,
фотограф Художественного комбината.
Как позже выяснилось, половину пленок мы успешно засветили,
перезаряжая их у костра…
Когда напечатали то, что еще можно было напечатать,
я к удивлению своему увидел, что у отца кадры лучше,
хотя он впервые взял камеру в руки.
Я-то, как мне казалось, уже что-то умел…
Это позже я понял, что отец знал законы композиции, видел свет…
А тогда меня задело.
Начал читать книги. В итоге интерес к фотографии стал просыпаться все больше.
- И куда вас привел этот интерес?
- Дальше словно кто-то вел за шиворот по жизни.
Хотя вроде все и случайно.
После школы не стал никуда поступать.
Не было ярко выраженной тяги ни в одну сферу.
Как-то шел в кино и на доске объявлений вычитал:
«Минской киностудии научно-популярных и хроникально-
документальных фильмов требуются ассистенты кинооператора.
Принимаются юноши со средним образованием, знакомым с фотографией».
Это же про меня!
Проработал до армии. Был страшно недоволен судьбой –
у всех были свои постоянные операторы, а я попал на круг подмен.
Работал немного и со старшим поколением – Пужевич, Фрид, Бэров… И
с молодыми, которые тогда только начинали – Цеслюк-младший, Карлов,
Южик, Алай...
Даже с Юрием Марухиным несколько дней довелось поработать.
Только потом до меня дошло, как мне повезло.
Ведь я подсознательно учился у них – совершенно разных –
как съемку организовывать, ставить свет, компоновать кадр…
- И тут – армия?
- Да… И основной вопрос, «как отлынивать от службы?».
Кто умеет играть на музыкальных инструментах – шаг вперед!..
Я играть не умел, но в фотографии, которую очень любит начальство,
кое-что соображал.
Уже в «учебке» начал принимать дела от предыдущего фотографа.
А служить я попал в Печи, где показухи было выше крыши.
За службу 5 маршалов побывало!
Правда, в это же время мои фотографии стали появляться на страницах газет и журналов.
После армии надо было думать о работе.
Об учебе на дневном речи не шло.
Отец умер, когда я служил, маме было трудно –
у меня двое младших братьев подрастало.
И тут – снова случай.
По объявлению устроился фотографом в Институте искусствоведения,
этнографии и фольклора Академии Наук БССР.
- Когда Вы почувствовали, что фотография может быть
самостоятельным искусством?
Не иллюстрацией, не сопровождением, не документом, а самоценной вещью?
- Пожалуй, в армии.
Там хватало времени подумать, да и журналов типа «Советское фото» и
«Журналист» начитался.
В те годы и выбрал фотографическую стезю.
Хотя после армии приглашали на киностудию,
даже предлагали направление во ВГИК.
Но кино не устраивало тем, что большое количество людей
работает на результат и крайнего найти сложно.
Да и обстановка во время съемок, эти бесконечные пьянки…
Фотография давала возможность быть самому по себе.
Правда так сложилось,
что эта профессия в то время была в основном прикладной.
В какой-то момент «пресытился» черно-белой фотографией.
Пробовал и советские, и венгерские, и чешские цветные материалы.
Но каждый раз бросал, понимая, что не могу добиться даже
отдаленного сходства с тем, что я вижу.
И только когда добыл Kodak – впервые получилось что-то приличное…
Тогда я окончательно «заболел цветом».
Стал стремиться в издательство.
Правда, до этого около года преподавал фотографику в Театрально-
художественном институте.
Тогда же снимал первый белорусский журнал мод.
Затем полтора года в «Голасе Радзiмы».
Специфическая газета.
И когда появилась малейшая возможность зацепиться в издательстве «Беларусь»,
я туда рванул даже не на оклад, на договор.
Это было единственное место, где нужна была серьезная цветная фотография,
не бытового уровня.
Там же познакомился с Александром Манцветовым.
Аппаратуры приличной не было, снимали чем попало.
Как-то сели и посчитали, чтобы купить хотя бы «Салют» с оптикой,
нам надо ни пить, ни есть полтора года.
Встал вопрос – на кого мы работаем? На государство.
Значит, оно и должно шевелиться!
Пошли к руководству просить 10 тысяч на аппаратуру.
Председатель Госкомиздата Михаил Иванович Делец
сочувственно выслушал и объяснил, что в его обязанности не входит
покупать Лихтаровичу и Манцветову фотоаппараты.
Но если это будет серьезное производство,
которое обеспечит фотооригиналами все издательства, тогда…
Мы на 3 месяца ушли в «подполье».
Ездили в Москву, набрали литературы,
обошли все серьезные фотографические конторы – ТАСС, АПН, «Планету»,
«Плакат», «Советский художник».
Посмотрели, как у них все организованно.
Там тратились невероятные деньги в никуда!
И немудрено – Москва больше, чем Россия…
К нашему руководству пришли с проектом фотослужбы.
И попросили уже 87 тысяч.
Через месяц мы получили решение нашего правительства
о выделении ровно 87 тысяч инвалютных рублей,
тех самых не существующих в природе дензнаков,
которые котировались по курсу 67 копеек за один доллар!
Но это было только полдела.
В те времена, о которых иные вспоминают с ностальгией,
«добро» на закупку должна была дать… Москва!
В конечном итоге разрешение мы получили.
А подписано оно было не кем иным, как заместителем Председателя Совета
министров СССР (!!!) тов. Архиповым…
(неудивительно, что эта страна развалилась).
Вот так возникла первая профессиональная фотослужба в Союзе,
не считая Москвы.
К нам потом было целое паломничество из республик…
Приезжал представитель Kodak и дал очень высокую оценку сделанному.
- А как все это называлось?
- Между собой мы называли это добрым старым словом «артель».
А официально – сначала фоторедакция издательства «Беларусь»,
потом ЦФС БелСЭ и, наконец, Межиздательский фотоцентр.
- В это время происходили пересечения с фотоклубом «Мiнск»?
- Отношения были скорее параллельные.
После армии, где то в 68-69 году даже пару раз был в клубе.
Или мне не повезло, или просто не сложилось,
но всякий раз разговоры, при которых я присутствовал,
сводились к тому, что тебе предлагали перекадрировать снимок.
Это было просто неинтересно.
Тем не менее, я с удовольствием посещал выставки клуба,
изредка даже участвовал в них.
Словом, относился с уважением, но всегда понимал разницу
между любителем и профессионалом.
Живя в фотолюбительском мире можно создать шедевр
и годами катать его по выставкам.
В профессии должно ежедневно делать работу хотя бы на твердое «хорошо»,
любую, за которую взялся.
Многие этого не понимали. Я знавал тех, которые пытались браться
за профессиональную работу, но «не потянули»,
несмотря на все медали и дипломы.
В свое время разделение на профессионалов и любителей, пожалуй,
и провалило первые попытки создать полноценный фотографический союз.
При всем моем уважении к Валерию Лобко,
именно его избрание, возможно, и не позволило состояться союзу.
Альтернативой была кандидатура Юрия Васильева,
которая могла бы объединить тех и других. Но не случилось…
- А Ваш отец – оказал ли влияние на Вас тот факт, что он был художником?
- Конечно!
Я мальчишкой бывал у него на работе.
Таинственная белизна чистого бумажного листа, запах краски –
все это отложилось в памяти.
Мастерские живописцев, графиков. Это не могло не оставить следа.
Позже, когда снимал монографии для Союза художников,
и со многими художниками познакомился лично,
я увидел, насколько сохранилось уважение к моему отцу.
Его слава помогала мне в жизни и после того, как его не стало.
- А библиотека была у Вас дома?
Насколько были знакомы с мировым искусством?
- Да, конечно.
Были альбомы с репродукциями музеев Кремля,
очень любопытная книжка «Белорусы в Москве»,
«Венгерская живопись», «Трактат о живописи» Леонардо да Винчи… Много чего.
- Вижу у Вас на стенах интересную живопись.
Расскажите, пожалуйста, об этом.
- Это и новое, и старое увлечение.
Еще в детстве немного ходил в изостудию.
Отец не был против, но и не подталкивал в этом направлении.
Работая в Академии Наук, поступил на архитектуру на вечернее в БПИ.
А там и рисунок, и живопись.
Правда, хватило меня только на три года.
Понял, что не мое и ушел. А какая-то тяга к краскам осталась.
А тут снова случай. С искусствоведом Надеждой Высоцкой
снимали в музеях Питера.
После съемок зашел в «Гостиный двор» и наткнулся
на полностью укомплектованный этюдник с масляными красками.
И сделал себе подарок на день рождения.
Порой, когда надоедало все, ездил на природу и мазал в свое удовольствие.
Не так результат был интересен, сколько процесс.
А когда еще и получалось что-то…
А в последние годы, благодаря настойчивости художника Алексея Марочкина,
даже поучаствовал в трех художественных пленэрах.
- Вы вспомнили о работе с Надеждой Федоровной Высоцкой.
Насколько я знаю это серия альбомов об истории нашего искусства ХІІ – XVIII веков?
- Совершенно верно.
«Живопись…», «Пластика…», «Декоративно-прикладное искусство…»,
«Иконопись…». Я до сих пор удивляюсь, каким образом эти книги были изданы
в коммунистические 80-е годы.
Пожалуй, только благодаря авторитету и неуемной энергии Надежды
и случился этот прорыв.
- Готовите ли Вы что-то в форме альбома
или выставки Вашей творческой фотографии?
- Есть наметки.
Но я – издательский человек.
Навязывать читателю просто набор фотографий,
не связанных темой и информацией – наверное, я на такой альбом не решусь.
И, к сожалению, серьезного собственного архива нет.
Что-то кануло в Академии, многое – в «артели».
Слишком добросовестно относился к государственным фототекам…
Как-то готовил свою выставку.
Собрал около 200 лучших негативов. Отдал лаборанту.
А у него, по его рассказам, прорвало трубу с горячей водой и все пропало…
- По сути, вся Ваша творческая биография?!
- Ну, не совсем. Кое-что осталось, да и альбомы на полках стоят.
Только на выставках их не покажешь…
Серьезное ретроспективное издание «о себе любимом» уже и не сделаешь.
Буду делать альбомы о Минске, о Беларуси…
А про потери разговор давно наболевший.
Фотографы сдавали оригиналы в различные фототеки и архивы,
а потом концов найти не могли. А негатив или слайд всегда уникальны.
Сделать качественный дубль – было нереально…
А судьба личных архивов!
На моей памяти ушло уже много людей и творческих, и ремесленных.
(я к слову «ремесло» всегда отношусь с уважением,
именно оно – фундамент любого творчества). Вместе с людьми уходят и архивы.
Никто ими практически не занимается.
Если сам фотограф что-то куда-то навяжет – еще, может, останется.
Умирает человек, у него дома 5 ящиков негативов.
Куда это? Родственники попереставляют с места на место,
а потом, как правило, выбрасывают.
- Ваше отношение к цифре?
- По мне, совершенно неважен носитель.
Главное – результат. Как – это уже вторично. Какой это объектив, камера – до лампочки, когда есть результат, который воздействует на зрителя. Заставляет его сопереживать, думать…
- Знакомясь с Вашим творчеством отмечаешь много пейзажей…
А портреты? Не тянуло в этот жанр?
- Что-то снималось, но чтобы это была отдельная серьезная линия – не скажу.
Были удачные портреты художников для монографий.
Помню портреты Чемодурова, Цвирко, Данцига, Бархаткова…
Савицкого снимал, хотя отношение к его творчеству у меня не однозначное.
- Расскажите, пожалуйста, о Вашей последней серии «Окна».
Кстати, как она точно называется?
- Во-первых, надеюсь, что она не будет «последней».
Что касается названия, то, несмотря на попытки журналистов
навязать сложные варианты «Минские окна», «Окна. Отражения» и т.д.
я оставил просто и скромно «Окна» – «Windows».
Правда, Билл Гейтс, к сожалению, не отреагировал…
Естественно, по жизни какие-то окна постоянно попадали в кадр
и привлекали меня. Особенно когда снимал памятники архитектуры, сельские дома... Бабульки в них с геранями… Тема шла через всю жизнь.
Но именно к этим «Окнам» пришел случайно.
Я только начал заниматься цифрой и даже снимал не своей камерой.
Как-то из своей форточки попробовал работу телевика.
Стена здания, вечерний свет…
Честно говоря, сделал пару кадров без задней мысли.
Потом открыл снимок на компьютере, а в каждом окне – своя картина!
Сразу родилось название для этого кадра – «Вечерний вернисаж».
В кадр попало и рабочее окно, которое было черным.
То есть и Малевич со своим «Черным квадратом» выставился!..
С этого снимка все и началось.
Позже случился инфаркт, доктора прописали прогулки.
Вот я и совмещал приятное с полезным – гулял и снимал окна.
Это бесконечная тема. Окна совершенно разные. Они старые и новомодные,
скромные и нахальные, бедные и богатые… А какие отражения в них! Ассоциации возникают самые фантастические.
В обшей сложности снял более 1500 кадров…
Самым трудным делом было отобрать 60 работ для выставки!
- Вы предполагаете развивать эту тему или есть другое?
Может быть, планировали альбом?
- «Окна» время от времени ко мне возвращаются.
Их уже невозможно игнорировать. Мимо них трудно пройти.
Так что серия пополняется новыми кадрами.
Начал готовить макет альбома о Минске, где будут и эти работы.
Я – книжник и хорошо понимаю, что не каждый купит альбом,
построенный только на окнах.
Их надо как-то грамотно сочетать с чем-то привычным.
Тогда, может быть, получится заинтересовать моими поисками и других людей.
Хоть чуть-чуть растормошить сонных и безразличных.
Дай Бог, что бы получилось.
- Недавно беседовал с фотографом из Литвы.
Там – свои проблемы и сложности.
Но у них никогда не было проблем с изданием альбомов.
Когда мне начали перечислять, сколько всего у них есть, мне стало не по себе…
- В любой цивилизованной стране должно быть много альбомов.
Хотя бы по той причине, что туда едут туристы.
Да и ее подданные время от времени куда-то выезжают.
В этих случаях альбом и, правда, лучший сувенир, подарок.
А кроме всего прочего он еще и презентует город, страну.
- У нас 20 лет подряд издаются однотипные альбомы.
Почему нет внутреннего возмущения?
- Во-первых, значительно больше, чем двадцать.
Альбомы периода «развитого социализма» мало чем отличались
от сегодняшних государственных.
А кто должен возмущаться? Дарящий?
Что есть, то дарим…
Это та же ситуация, как в случае с советскими выставками,
на которые в те времена приходил представитель ЦК и говорил:
«МАЗов нет, тракторов нет, картошки нет… Немедленно!..».
И тут же «специалисты», задрав штаны, бежали по лабораториям
и несли «шедевры» по червонцу за штучку.
Схема осталась прежняя.
Появились только новые мотивы в этом джентльменском наборе.
А размалеванные камни у дорог!? О чем можно говорить, если они лежат даже на клумбе у художественного (!) училища?..
Был случай в Стародорожском районе.
Ехал я по гравийке, между глухими деревнями.
Издали увидел дуб при дороге. Подъехал ближе и остолбенел.
На торцах спиленных веток надписи: «Берегите природу», «Браконьера, к ответу!».
А в развилке, на высоте метров трех установлен огромный камень,
раскрашенный во все цвета радуги! 
Апофеоз воинствующей безвкусицы и неграмотности.
Похожее произошло и с традиционным народным искусством.
Когда были натуральные красители – цвета тех же рушников были сдержанными,
с легкими спокойными акцентами. Все держалось в колорите.
А как появились нитки крашеные анилином – дикие петухи!
И это все неразрывно связано между собой.
Как говорил Жванецкий, а все остальное у вас в порядке?
Так что вы к парикмахерской привязались!?
- Георгий Леонардович, но и Вы принимали участие в создании этих «государственных» альбомов…
- Ну, во-первых, в то время и выбора почти никакого не было,
а во вторых были очень разные альбомы.
Впрочем, лучше расскажу историю, которая уже и легендами успела обрасти.
В одном из номеров журнала «Искусство быть вместе» –
материал «Роковая ротонда».
Рассказ об альбоме, который был выпущен 50000 тиражом,
на хорошей бумаге и о …скандале, связанном с этим изданием.
Точнее «… со злополучной беседкой. На набережной Свислочи в альбоме можно было отчетливо различить не только античное сооружение, но и троих жителей столицы, непринужденно расположившихся под его сводами.
Один из них, далеко запрокинув голову, что-то пил прямо из горлышка. Двое других ждали своей очереди. Бутылку попытались заретушировать. Результат получился и вовсе плачевным: теперь на снимке стояли трое, один из которых агитировал остальных и явно не за советскую власть. Это коммунистам понравилось еще меньше, чем неорганизованная пьянка. Тираж пустили под нож, художественному редактору поставили на вид, фотографа долго время отказывались публиковать в Беларуси. А уцелевшие альбомы сегодня считаются настоящими раритетами».
Я читал это и хохотал.
История эта была с моим альбомом «Минск».
Стоит этот «раритет» у меня на полке.
В издательстве «Беларусь» должны были выходить два альбома.
Один – «Мой Минск», авторский, где я хотел показать свой город –
камерный, теплый. И юбилейный «кирпич».
По поводу юбилейного издания в ЦК собрали всех,
кто что-нибудь смыслил в цвете. «Накрутили хвосты» и скомандовали к такой-то дате выдать «на гора» альбом о столице Советской Беларуси.
Мне пришлось работать на два фронта.
Когда начали подбивать бюджеты и сюжеты, выяснилось,
что сборная команда наснимала 20 площадей Ленина, столько же площадей Победы…
В итоге – альбома нет!
А мой альбом к тому времени был практически готов.
Вызывает меня директор издательства и говорит:
«Если твой альбом не выйдет – мне никто ничего не сделает.
Но если не выйдет этот альбом – будут проблемы.
Давай на основе твоего альбома делать большой».
Пришлось собственными руками уродовать свое детище –
из конфетки делать совершенно другой продукт.
Скрепя сердце я что-то доснимал, но когда мне дали очередной список предприятий,
я сказал: «Делайте с этим альбомом что хотите, но без меня!».
Я даже на вертолете не летал снимать. Виталий Барановский снимал.
Потом туда вставили и Хатынь, и съезды, и даже дорогого Леонида Ильича…
В итоге – вышел этот помпезный «кирпич», на титульном листе которого
было по инерции написано – фото Георгия Лихтаровича…
От моего альбома там почти ничего не осталось.
Несколько десятков кадров, которые немного передают то, что я хотел сделать.
Но запомнились вовсе не они, а кадр с алкашами в ротонде.
Когда их разглядел какой-то бдительный ветеран и сообщил, куда следует,
всех художников и худредов системы Госкомиздата разослали по магазинам,
складам и библиотекам закрашивать нашу действительность.
Многие до сих пор думают, что это была моя «политическая диверсия».
На самом деле, снимок не мой – из числа добавленных и совершенно «нечаянный».
Автор его для большинства так и остался неизвестным.
Но легенды вокруг этого альбома красивые и разные.
Впрочем, как и люди…
И я благодарен жизни за то, что она сводила меня с интереснейшими людьми.
Когда вспоминаю о некоторых из них, поневоле возникает желание перейти
на белорусский язык…
- Якія праблемы? Калі ласка!
- На працу ў інстытут мастацтвазнаўства мяне прымаў Пятро Глебка…
Зянон Пазняк вучыўся тады ў аспірантуры…
Там жа звеў лес і з Уладзімірам Караткевічам…
Далей па жыцці ўсіх і не пералічыш. Пісьменнікі, мастакі, акцеры…
Баюся каго-небудзь не згадаць i тым самым пакрыўдзіць.
- Вы былі блізка знаемы з Зянонам Пазняком.
Менш за ўсе ен вядомы як выдатны фатограф.
Дарэчы, пра яго альбом «Браслаўшчына» з фатографаў узгадаў толькі Віктар Бутра…
- «Браслаўшчына»…
Дзякуй Віктару, але як мы, беларусы, умеем забываць свае!..
У мяне сур’езнае знаемства з Зянонам, як з фатографам, адбылося на фотавыставе,
якая троху адрознівалася ад звычайных.
Яна праходзіла пад эгідай АПН – установы, дзе дазвалялася трошку больш вольнасцяў. Экспартны варыянт нашага жыцця.
Працы Пазняка вылучаліся нават на гэтым фоне.
Яны былі нібыта з іншага Сусвета.
Простыя сялянскія бытавыя рэчы і раптам над імі – касмічнае зорнае неба.
Зараз гэта назвалі б калажамі ці мантажамі.
Тады падобнымі рэчамі амаль ніхто не займаўся.
А тое, што было, хутчэй нагадвала дзіцячыя аплікацыі выразаныя нажніцамі.
Работы Зянона былі выкананы на добрым тэхнічным узроўні –
на парадак вышэй за ўсе астатняе.
Але галоўнае – у ягоных фотаздымках прысутнічаў вобраз.
З уяўнай прастаты ўзнікаў сапраўдны беларускі космас.
Гэтыя здымкі дасення стаяць перад вачыма.
А яго «Браслаўшчына» сярод альбомаў тых часоў вылучалася і паэтычнасцю,
і лірызмам, і складанымі графічнымі тэхнікамі.
Яе і сення гартаеш з цікавасцю. Што і казаць, альбом быў унікальным аўтарскім творам. Нават дзіўна, што ў тыя гады гэта кніга была выдадзена!..
Акрамя гэтага Пазняк даволі пленна працаваў фатографам
на тым жа мастацкім камбінаце…
На мой погляд, Зянон быў тады лепшым з нашых фотамастакоў.
- А ці здымае ен зараз?
- Шчыра кажучы, не ведаю. Хутчэй за ўсе – так.
Бо фатаграфія – «хвароба», на мой погляд, невылечная.
Апошнім часам, пры адпаведнай нагодзе,
нам здараецца толькі кніжкамі праз межы «перагуквацца».
Вось побач з «Браслаўшчынай» стаіць на паліцы «Глорыя Патрыя»,
якую ен мне падпісаў. Спачатку я здзівіўся, што там няма тых здымкаў,
якія я памятаю, але потым зразумеў – і ў яго бяда з архівамі.
- А што можна сказаць пра Зянона Станіслававіча як пра чалавека?
- Як і любы чалавек, ен неадназначны.
Свае меркаванне аб ім я ніколі і нікому не навязваў і не буду.
Проста мне здаралася знаеміць яго з кімсьці ці кагосьці з ім.
Амаль заўседы вынік быў падобным.
Тыя, хто ставіўся да яго насцярожана і шаблонна, імгненна мянялі свою думку.
Бо ў жыцці Зянон Пазняк – чалавек вельмі мяккі, ветлівы і культурны.
Адным словам – сапраўдны інтэлігент.
Ен сам беларус і цверда ўпэўнены, што беларусы павінны быць беларусамі.
Зянон ведае, што ніхто акрамя беларусаў
не будзе клапаціцца пра беларускую гісторыю,
мову і культуру. Не будзе захоўваць традыцый продкаў.
- Раскажыце пра заемства з Караткевічам.
- Спачатку яно было завочным і кніжным – «Чазэнія» на рускай мове.
Паэма ў прозе. Я быў у захапленні.
А потым так здарылася, што з Валянцінай Браніславаўнай,
яго будучай жонкай, мы працавалі ў адным інстытуце.
Аднойчы ў сектары адзначалі нейкае свята.
Па даўняй навуковай завядзенцы быў накрыты немудрагелісты стол,
за якім сабраліся амаль усе супрацоўнікі. Я трошкі прыпазніўся.
Адпаведна – гучалі тосты і раптам сярод застольнай гаманы я пачуў:
«А зараз слова Ўладзіміру Караткевічу...».
Толькі тут заўважыў незнаемага чалавека,
які з крыху вінаватай усмешкай уздымаўся са свайго месца ў другім канцы стала.
Што ен тады казаў, я так і не пачуў.
Мая юнацкая фантазія, напэўна, атаясамлівала аўтара ўлюбенага твора
і ягонага героя – магутнага Севярына Будрыса.
Але наяве аказалася, што той літаратурны вобраз не супадаў са знешнасцю чалавека,
які зараз штосьці гаварыў з кілішкам у руцэ!..
Пачуцце расчаравання і амаль асабістай крыўды ахапіла мяне...
Потым, калі мы сапраўды пазнаеміліся, – і асабіста, і, безумоўна,
праз ягоныя творы, якія я прачытаў ужо па-беларуску,
– мне стала страшэнна сорамна. Сорамна і за тую юнацкую «крыўду»,
і за ўласную дурноту, і за няведанне на добрым узроўні роднай мовы.
Асабліва, калі я прачытаў дзівосную кніжку пра Юрася Братчыка,
Хрыста, які прызямліўся ў Гародні. Амаль замежная мова!
Некаторыя словы не мог знайсці і ў слоўніках.
У тыя самыя часы распачаліся экспедыцыі –
праца над першым томам «Збору помнікаў...»,
дзейсны ўдзел у якіх прымаў і Уладзімір Сяменавіч.
Пачалі, дзякуй Богу, з Берасцейскай вобласці,
дзе саветы не паспелі зруйнаваць усе дашчэнту.
Дарэчы, пра ілюстрацыі.
Пасля адной з пешых экспедыцый я зрабіў невялічкія пробныя адбіткі
і аддаў іх навуковым супрацоўнікам.
Літаральна праз некалькі дзен да мяне ў лабараторыю зайшла Валянціна Браніславаўна
і папрасіла зрабіць адзін фотаздымак большага памеру.
Яна растлумачыла, што Уладзімір Сяменавіч бачыў кантролькі
і яму глянулася выява драўлянай царквы XVIII стагоддзя з вескі Дубок.
Здымак быў зусім не энцыклапедычны:
нізкае вечаровае сонейка прабівалася праз крыжы вясковых могілак і наўскос асвятляла драўляную царкву.
Што і казаць, расстараўся я па поўнай праграме!
Здабыў дэфіцытнай венгерскай паперы самага вялікага фармату –
50х60 і выканаў замову Караткевіча на належным узроўні.
Нешта і сапраўды прыцягальнае было ў гэтым здымку:
ці нейкая недамоўленасць ці, можа, абагульненне.
Калі я наступны раз завітаў у гасцінны дом Караткевічаў,
было вельмі прыемна бачыць сваю працу над пісьмовым сталом у кабінеце гаспадара.
І ў той час, і зараз я ўспрымаю гэта як вышэйшую ўзнагароду
на самай прэстыжнай фотавыставе.
Цешуся думкай, што, магчыма, нейкі радок мог нарадзіцца ў той момант,
калі Уладзімір Сяменавіч глядзеў на гэты фотаздымак.
- Георгій Леанардавіч, я ведаю, што Вы пішыце вершы.
Як гэта пачалося? Як звязана з асноўнай прафесіяй?
- У адпаведным узросце, пэўна, пiшуць усе.
Былі і ў маім жыцці такіе моманты.
Але гэта было «русскоязычное стихотворчество».
Калі пагартаць тыя сшыткі, магчыма знойдзецца 2-3 вершыкі,
якіе будзе не сорамна паказаць сення. Пасля, як і ва ўсіх нармальных людзей,
гэта скончылася.
Жаданне пісаць узнікла зноў,
калі адна вядомая асоба прынародна заявіла,
што на беларускай мове нельга выказаць ніводнай прыстойнай думкі.
І што есць толькі дзьве вялікія мовы – руская і англійская…
Мне стала крыўдна, і я пачаў пісаць нешта для сябе,
нават не думаючы гэта друкаваць.
А вось калі працаваў над альбомам «Добры дзень, Беларусь» зразумеў,
што да фотаздымкаў не хапае добрага беларускага слова.
Паспрабаваў нешта напісаць і паказаў Барадуліну,
з адным пытаннем: «Гэта вершы ці не?».
Рыгор Іванавіч адказаў станоўча, і я насмеліўся даць іх у альбом.
Гэта была першая публікацыя.
Пасля «хвароба» стала прагрэсіраваць.
Дапісаўся да таго, што набралося на ладную кніжыцу,
якую я назваў «Агульны сшытак».
«Нясіце, буду чытаць», – пачуў я ад дзядзькі Рыгора,
а праз некалькі тыдняў, разам з добрымі словамі, атрымаў прадмову ад класіка!..
Пазней выйшла кніжка чатырохрадкоўеў «Лiхтарыкi».
Рэкамендацыі ў Саюз пісьменнікаў мне далі Генадзь Бураўкін, Ніл Гілевіч
і Вольга Іпатава. Гэта само па сабе, як тры ордэны Славы! Уласна кажучы,
і ў Саюз можна было не ўступаць…
Хаця знаходзіцца ў шэрагах таго самага Саюза сябрамі якога былі Янка Купала,
Якуб Колас, Уладзімір Караткевіч, Васіль Быкаў, Янка Брыль -
гэта вялікі гонар і вялікая адказнасць.
- Ці есць у Вас верш, прысвечаны фатаграфіі, фатографам?
- Фатографам?.. Фатаграфіі?..
Можа і няма.
Бо і пісаць я пачаў, калі зразумеў, што далека не ўсе магу выказаць здымкамі…
Хаця, калі парыцца ў чарнавіках, напэўна нешта знойдзецца.
Карацей кажучы, заказ прыняты…
А нашу размову можна завершыць радкамі з альбома «Добры дзень, Беларусь»:
«I пакуль я жыву – не стамлюся
Несьцi ў свет запавет свайго дому:
Сэрца – любай, жыцце – Беларусі,
А свой гонар – нiкому,
Нiкому!..»
- Дзякуй, Георгій Леанардавіч.
Жадаю каб у вашых вокнах заўседы панавала святло!
Вы нам патрэбны.
Беседовал: Валерий Ведренко
Фото: Георгий Лихтарович, Валерий Ведренко, Андрей Спринчан
обсудить на форуме zнята
