«Белорусский климат»
История фотографии Беларуси, как и история страны, обладает непредсказуемым прошлым. Казалось бы, основные действующие лица белфото уже известны, с кем-то уже были встречи, с кем-то ещё предстоят. Но вдруг из небытия возникают не призраки, а реальные живые люди, без присутствия которых картина нашей фотографии будет неполной, и история фото-рок-ассоциации «Белорусский климат» это только подтверждает.
Из цикла «Встречи с легендами»
О группе рассказывает Игорь Корзун
- У всего есть начало, даже когда кажется, что его нет. Есть ли начало у «Белорусского климата»?
- Изначально «Белорусский климат» - это название музыкального коллектива.
Но Фил (Филипп Чмырь, прим. ред.) - человек, который увлекался не только музыкой.
Это и пантомима, и скульптура, и многое другое.
И визуальная часть до сих пор присутствует в другом проекте - Drum Ecstasy.
Сама барабанная музыка - она достаточно лаконична в средствах выражения.
И, возможно, именно поэтому такой формат творчества был наиболее гармоничен.
Нас через некоторое время стали называть «арт-группой»,
хотя мы долго настаивали на формулировке «фото-рок ассоциация».
Мы делали акцент на ассоциацию как на коллектив единомышленников
и как на понятие из психологии.
Очень многое строилось на ассоциациях! 
Меня в фотоклуб «МiНСК» в 1987 году привел Володя Парфенок.
Он рассказывал, как происходило становление «Провинции»,
много рассказывал о Валере Лобко.
Рассказывал о входном билете, анкете, которую надо было заполнять.
Но в самом Клубе на меня это не произвело сильного впечатления.
Может потому, что все люди были достаточно разные.
Надо помнить, что 1987 год - это первые проявления либерализма,
первые попытки понять, что такое настоящая свобода.
В Клубе я познакомился с Сухишей (Ирина Сухий), Женькой (Евгений Юнов), с Филом (Филипп Чмырь).
Поначалу ребята просто собирались в клубе по вечерам - под музыку из коллекции Лобко.
Возможно, это создало особую фотографическую пластику, отношение к материалу… Валера Лобко, в какой-то момент, едва ли не силком всучил фотоаппараты и ребята пошли фотографировать.
А случился «Белорусский климат» ровно 25 лет назад.
Это была выставка в кинотеатре «Пионер».
Кинотеатр был достаточно либеральным местом.
До нас там показывалась «Провинция», если я не ошибаюсь.
После того, как был написан манифест Женей Юновым,
Филипп согласился с тем, что название для его музыкальной группы («Белорусский климат») полностью совпадают с ощущениями членов группы
именно в фотографическом направлении. Здесь сформировалось первое направление,
проявление того, как это могло выглядеть.
Не без максимализма юношеского и максимализма того времени,
с проявлениями свободы и либерализма. Это очень сильно влияло на творчество.
Отсюда и различные многочисленные фотографические эксперименты.
Хотя они и до того были. Та же «Фотографика» - это именно эксперимент.
И во многих вещах точка до сих пор не поставлена.
За большим количеством фотографических технологий стоит колоссальный потенциал. Это все сродни алхимии.
И мое первое впечатление о фотографии было именно таким. 
Само название - «Белорусский климат» - не появилось на пустом месте.
Это была рефлексия на название группы «Celtic Frost».
Филипп переводил это название не как «Кельтский мороз»,
а как «Кельтская суровость». Это подтолкнуло его на то,
чтобы придумать настолько же адекватное название для его коллектива.
Наиболее точно передающее настроение всего -
того социального бытия, творческой атмосферы…
Это название хорошо легло на творчество, на пристрастия к туманным дням,
к чему-то депрессивному, что всегда свойственно молодым людям.
Мне на то время было 22 года, ребятам по 19, Ире - 25.
Отсюда и желание снимать тлен, разрушающиеся здания и многое другое.
Здоровья еще много, внутри все светится,
и только на этом контрасте ты можешь увидеть явления,
противоположные твоему мироощущению.
Подобные вещи и появились на первой выставке «Белорусского климата».
Серия Евгения Юнова - это около 7 снимков.
Съемки свалки в Гатово, серия называлась «Текущая трава».
Характерным для снимков было то, что они все были исписаны текстами поверх.
Тексты были спонтанными, юношескими…
Но тем не менее, до сих пор при внимательном отношении, за всем этим можно увидеть историю. Историю человека, который входит в эту жизнь,
живет при определенных обстоятельствах. 
Все это произвело на зрителей неимоверное впечатление!
Выставка была объединена общим настроением, ощущением.
Манифест был написан на куске кальки и включен в экспозицию.
Мы не были перфекционистами и в какой-то момент понимали,
что надо остановиться. Улучшения могут отнять массу времени,
а в том, чтобы максимально точно передать ощущения и эмоции, они не помогут. Поэтому мы перестали обрезать свои фотографии,
что в итоге создало свой стиль в их подаче. 
До этого у меня был фотографический опыт.
Большинство молодых людей моего поколения прошли через фотографию -
это и практический навык, и первые опыты в творческом плане.
Настоящее фотографическое откровение у меня случилось
в лаборатории фотоклуба «МiНСК».
Ванна дома не становится намоленным местом.
А лаборатория, где стены пропахли фотохимией, алхимическая метафизика -
все это впечаталось не только в сознание, но и в физиологию.
Руки, изъеденные фиксажем, запахи…
Одержимость фотографией пересиливала чувство самосохранения и гигиену.
Плевать было на все! Отпечаток надо было выхватить руками!
К нему надо было прикасаться руками!
Мягкая, податливая бумага, которая живет своей жизнью…
Сейчас на выставке мы общались с Юрием Васильевым.
Тогда, в Клубе, мы тоже общались и он казался нам фотографическим динозавром.
У нас были разные представления о творчестве, о фотографии.
Но его отношение к материалу, который мы показали сейчас,
говорит о том отношении к фотографии - старом, минском.
Он обратил пристальное внимание на нашу выставку.
Внимания такой степени от людей, которые были в те годы, в конце 1980-х, единомышленниками, я не увидел!
А ведь такого общего экскурса в творчество группы раньше не было.
- Я хорошо помню атмосферу тех лет и тех выставок.
Ваше новаторство и непохожесть… На что вы опирались?
Москва, Питер, прибалты … Или это была чистая интуиция?
- В Прибалтике мы видели только Суткуса.
Книги, выставки. Прибалтийская фотография в то время
была в большей степени консервативной, чем минская.
Возможно, им в то время и не нужен был наш радикализм.
Но, безусловно, базис у нас был.
Я это понимаю только сейчас. Многие фотографические вещи,
которые практиковались официальной группой фотоклуба «МiНСК»
были нам доступны в знаменитом подвале.
Работы с гиперсоляризацией, в стилистике «Фотографики» - все это было.
Многие эксперименты до сих пор не до конца оценены.
Это все наложило свой отпечаток. Нам хотелось уйти от традиционных подходов в фотографии. Дать материалу, технологии определенную степень свободы.
Одна из проблем этих процессов - сложность контроля.
В них проявлялись порой вещи, которые автором не были задуманы.
Это и было нам интересно!
Самостоятельное волеизъявление позволяло нам вступить в диалог с этой фотографической магией.
«А что получится, если вот так?» - вот что было нам интересно.
Один из самых долгих процессов - промывка фотографий.
Однажды мы оставили их, ушли пить кофе и забыли на сутки!
В итоге, получились непредсказуемые снимки. 
Нам казалось, что это самый адекватный способ передачи нашего настроения, мироощущения и мировосприятия. Контуры, пятна, все это не очень ясно и понятно…
Это же было время, когда философия метафизики впервые стала доступна.
Книги Кастанеды, Рериха, Блаватской… Плюс философия структурализма.
Женю на написание манифеста вдохновил Ролан Барт с его «Манифестом автора». Попытки создать не конкретный образ в фотографии,
а тот, который подтолкнет зрителя рассматривать,
создавать собственные контексты восприятия - вот это все было для нас очень важно.
И когда в это вмешивалось то, чем мы не могли управлять
(свойства материалов, пластика бумаги, темные пятна от плохой промывки) -
мы стали это если не практиковать, то обращать на это внимание.
Нам в то время очень симпатизировал Анатолий Дудкин.
И мы его очень любили за его пластику,
манеру разговора, за внимание к нашему творчеству.
Он тогда сказал сакраментальное: «Дефект на дефект - получается эффект».
Фраза на некоторое время стала нашим кратким манифестом.
В силу юношества, нам не хватало терпения и скрупулезности.
Поэтому по-настоящему увлечься технологиями мы не смогли.
Это требовало чудовищной усидчивости!
- Что было после первой выставки «Климата»?
- Дальше была достаточно громкая и масштабная выставка в Доме кино,
сейчас - в Красном костеле.
Большой зал, холл были отданы под экспозицию фотоклуба «МiНСК» и группы «Провинция». «Белорусскому климату» была отдана галерея в задней части костела. Одна стена была полностью стеклянной, много света.
Для экспозиции можно было использовать совсем небольшой периметр стен.
Это была первая выставка, на которой группа решила показать не просто фотографии,
а создать пространство вокруг своего творчества.
Как тогда сказал Фил, а я впервые услышал это слово, - создать environment.
В дальнейшем ни одна из выставок не была просто экспозицией на стенах.
Мы всегда хотели создать определенную атмосферу.
Эта выставка была первым ярким шагом в этом направлении.
Фотографии были разложены на полу, сверху накрыты стеклом,
а поверх - усыпаны осенней листвой.
Стояли веники, которыми надо было сметать листья со стекол.
Возможно, кто-то решит, что это выглядело банально.
Но тогда интерактива, возможностей для проявления обратной связи,
участия зрителя в выставке, не хватало.
Нам очень хотелось включить зрителя в выставку. 
- Это удалось?
- Да. Это удавалось каждый раз.
Все дальнейшие выставки получали успех и восторг зрителей именно потому,
что выстраивались таким образом - с участием зрителей.
Это вызывало желание задавать вопросы, на которые разным людям
можно было отвечать по-разному.
Выставка закончилась конфликтом. Не без наших усилий.
Всего наша экспозиция просуществовала два или три дня.
Мы никогда ревностно не относились к своему творчеству.
Главная задача, к которой мы стремились, -
создать объект и пустить его в свободное плаванье. 
Мы не хотели все это сопровождать. Мы до сих пор уверены,
что самое важное в выставке - вернисаж и финисаж.
Между ними выставка висит сама по себе и без действий автора она неполноценна.
В то время случился момент, который на нас очень повлиял.
Если до того были просто серии фотографий, объединенные идеей,
то после появилась такая вещь, как «повествование».
Мы в то время очень сильно увлеклись кино.
В период, когда вдруг приподнялся железный занавес,
мы начали удовлетворять эстетический и информационный голод.
И ключевым в процессе стало кино.
Литература и музыка были более доступны.
Кино же вдруг открылось для нас, так как появились первые видеомагнитофоны и записи.
Мы увидели массу фильмов, которые сильно изменили наше мировосприятие.
За один раз смотрели по 3-4 фильма, пересказывали друг другу…
Появились попытки переосмыслить творчество, увидеть его в контексте кино.
В итоге - мы испытали неудовлетворенность тем, что делали.
Было мало зафиксированной сценки, которая происходила в фотографии. 
Это был период увлечения советским роком.
В Минске еженедельно проходили концерты.
Приезжали и иконы, и новые группы.
С последними было легко установить контакт.
«Вежливый отказ» был на нашей выставке в Доме кино,
мы много гуляли по городу. Естественно - с фотоаппаратами.
Артист же остается артистом всегда!
А тем более, когда он видит направленные на него объективы фотоаппаратов.
Ему всегда есть что сказать. Результат - серия снимков Ирины Сухий о наших прогулках. То, что было напечатано - очень сильно нас впечатлило.
Это было что-то, чего нам не хватало. Мы не просто фиксировали обстоятельства,
а сами на них влияли, режиссировали какое-то действие. 
Сделать кино в фотографии. Но и этого было мало.
Нам хотелось еще большей полноценности и похожести на кино.
Мы стали печатать на один лист бумаги по несколько кадров.
Сначала были просто поиски способов подачи материала.
Напечатав, мы увидели, что именно в такой форме три кадра
превращаются в историю с вступлением, кульминацией, кодой и финалом.
Причем, не всегда это задумывалось и продумывалось при съемке.
Порой в историю складывались совершенно разные обстоятельства,
которые были в кадре. Начало истории могло возникнуть из ниоткуда.
Финал мог внезапно оборваться.
Есть завершение сцены, но нет завершения повествования.
Есть свобода фантазии для выстраивания истории.
Мы стали это практиковать. Большой лист и был завершенной формой идей.
Подобная форма появилась и потому, что у нас не было денег покупать бумагу больших форматов. А в фотоклубе «Мiнск» была доступна бумага маленьких размеров либо в рулоне. Чтобы нарезать бумагу, надо было потратить массу времени!
Чего мы делать, конечно же, не хотели. Мы просто отрывали бумагу в нужном количестве, разрывали на части - и так печатали. Это стало частью подачи материала.
Возможно, чрезмерно нарочитой, но, по прошествии определенного количества времени,
я понимаю, что все это было закономерно. 
Это было построение определенных планов в подаче материала и повествования,
которое выходило за рамки отпечатка.
Мы все это выстраивали в общую композицию.
Мы ощутили, что можем сами создавать обстоятельства - что было самым важным.
И это было похоже на кино.
- Вы искали свой язык, свою форму и в общих чертах - нашли.
Давай поговорим о содержании - действующие лица, сюжеты, художественное пространство? И еще - насколько «белорусским» получался климат?
Ставилась ли задача сохранения «белорусскости» в форме, в содержании?
- Начнем с «белорусскости». Она никогда не являлась целью.
На тот момент никто из нас не ощущал себя белорусом!
Сейчас, когда в разговорах что-то пытаешься объяснить или рассказать
тем же прибалтийским друзьям, они говорят:
«Не надо, не объясняй, мы все родились в одной стране». Советской стране.
И если в первые годы независимости то, что мы - белорусы, было особенно ценно,
то сейчас ценно заложенное в нас той страной, советской.
Я не жалею об утраченном. Это этап нашей жизни.
Тогда мы не пытались обозначить свои особенности и национальные принадлежности. Мы занимались, если так можно сказать, интернациональным искусством.
Многое, что делалось, было рефлексией на искусство международное.
В большей степени это было кино.
И только в какой-то момент слова, сказанные людьми не из Беларуси,
но ощущавшими и бывшими людьми мира, привели нас к пониманию:
да, национальный аспект присутствует.
Это были слова Сергея Параджанова,
сказанные во время нашей поездки в Грузию с выставкой.
Он сказал: «О, вижу, это очередная волна минских пижонов».
Предыдущей волной были люди, с которыми он познакомился 15-20 лет назад.
И мы поняли, что, видимо, есть некие черты характера и поведения,
отличающие людей, живущих в Минске. Сложно сказать, о чем именно шла речь.
Мы не задумывались об этом. 
- Что еще интересовало группу, кроме кино?
Новая литература, новые темы повлияли на нас.
Увлечение легендами и мифам народов мира наложили свой отпечаток.
И, казалось бы, примитивные образы из мифов бушменов, аборигенов,
завораживали нас яркими образами и простой структурой повествования.
Романтизм и романтичность отношений,
которые мы приняли из легенд о короле Артуре. 
Все сказанное присутствовало в акциях, которые мы в дальнейшем фотографировали.
Мы понимали, что теми средствами, которые дает фотография, мы не выстроим повествования, аналогичного кинематографическому. Здесь нужна иная схема.
И такую схему мы увидели в структуре мифов - начало, основная часть, завершение.
Самой яркой в этом отношении стала акция «Аэронавты».
Любовь к мифам породила у нас стремление к мифотворчеству.
Мы придумывали свои легенды, придумали свои чудеса света.
Они до сих пор целы, находятся в Минске.
Мы устраивали экскурсии по ним. Это и «Фаллос в лесах», была легенда «Иван да Марья», легенда о минских катакомбах, китайской беседке…
У Кортасара был рассказ об Аксолотле. Это пресмыкающееся, саламандра. Живет в пещерах и в определенных условиях не переходит из фазы личинки в фазу взрослой особи, но при этом сохраняет способность к размножению.
Эти странные качества создали большое количество легенд об этом животном.
В рассказе человек часто приходил в террариум и наблюдал за аксолотлем.
В итоге, он почувствовал, что у него украли личность
и он смотрит на мир и на себя глазами этого животного.
Все дальнейшее творчество «Белорусского климата» было наполнено настроением легендами и мифами. 
Серия «Аэронавты» была снята в песчаных карьерах возле Заславля.
В 80-е годы они выглядели совершенно иначе.
Там было легко найти точку, в которой вокруг кроме песка, дюн и барханов ничего не было видно. Это место в целом на нас сильно повлияло.
До второй мировой войны это была самая высокая точка Беларуси.
Она была выше на 10 метров, чем нынешняя гора Дзержинская.
И в этих местах нашли золото. На какое-то время это место превратилось в прииск. Установили оборудование, подвели воду, начали добывать.
Золота оказалось мало, зато оказалось много песка.
Соответственно, через некоторое время прииск превратился
в карьер с добычей чистого песка. И снова тут аналогии с алхимией.
Там золото, у нас - свой поиск пятого элемента творчества, абсолюта.
Все сошлось в одном месте и позволило создать ряд ярких серий фотографий - «Покорение белорусских пустынь», «Аэронавты».
История последней серии такова:
во время раскопок белорусских пустынь были найдены останки
пяти молодых исследователей, а также фотоаппарат и большое количество пленок.
Вот именно эти пленки были проявлены и напечатаны. Это была легенда серии.
Съемки были с песками, костюмами…
Серия была оформлена в альбом,
где на каждом развороте была наклеена фотография
и написаны тексты на четырех языках.
Книга была утрачена во время одной из выставок в Берлине.
Не думаю, что она утрачена бесследно.
По-крайней мере, я на это надеюсь. 
С книги были сделаны слайды. А слайды - это отдельная часть нашего творчества.
Они создавались специально для концертов нашей арт-группы.
Как все выставки всегда проходили со специально написанным музыкальным сопровождением, точно также все концерты шли с видео-рядом.
Слайды мы и снимали, и даже сами делали, используя ксерокопии и скотч.
Последнее диктовалось в том числе и материальными условиями.
Книга пришла и ушла, пришли слайды.
Слайды сделаны по процессу, о котором мне рассказал Михаил Гарус и
которого я считаю значимой фигурой в белорусской фотографии.
Михаил привил мне любование эстетикой фотографии.
Он, как и Валерий, открыл для меня технологические процессы,
позволившие создать ряд работ в формате слайдов.
Книга - черно-белая, а слайды получились монохромными.
Мы долго искали цвет тонировки для всей серии. В итоге решили оставить материал чисто ЧБ в том виде, в каком он попал к нам в руки.
- В то время в Минске был настоящий бум эзотерической литературы…
- Именно! Вот это все и легло в основу.
Мы с головой погрузились в эту тему.
Все, что нами было воспринято с симпатией, не могло уместиться в голове.
Не было серьезного подхода. Все было театром. Мы играли…
Может быть, в этом и было проявление идеи названия «Белорусский климат».
Скудость исторических мест. И скудость не потому, что они отсутствовали,
а потому, что не было информации. Они не были популярны.
О существовании дворца в Ружанах я узнал лет восемь назад!
И то, благодаря фотографу Владимиру Сутягину. Интернета же не было…
И, может быть, все это привело к тому,
что мы стали придумывать свои легенды и мифы.
Мы искали проявления в белорусской топонимике.
Город Друя, например, долгое время для нас был единственным местом, например,
где можно встретить потомков кельтов…
Яркий, полный, насыщенный мир с историями и фактами,
мы придумывали вокруг себя, наполняли большими смыслами,
чем было на самом деле.
Безусловно, многие созданные нами мифы в то время были излишне политизированы.
Но надо помнить о том времени, которое было вокруг -
масса политического сарказма, попытка избавиться от раболепия.
Ведь в 15 лет я не был бунтарем. Мы были максималистами и бессребрениками,
готовыми к доблестному труду.
Но со временем что-то изменилось, и от каких-то вещей нам хотелось поскорее избавиться. «Белорусский климат» пытался это сделать и зафиксировать в фотографиях.
А «мифологичность» диктовала и пластику фотографии, и форму подачи.
Мифы нельзя показывать традиционными фотографическими способами.
В этих фотографиях должно было быть что-то похожее на то,
как мы вспоминаем сны с их неявными образами, вспоминаем историю,
рассказанную когда-то в детстве. Это должно было быть в облаке дефектов,
особенностей материалов, размытостей фигур…
Тогда же у нас родилась идея сфотографировать город с выдержкой в полчаса.
Чтобы исчезло все, что движется. Для нас остался бы чистый город -
только то, что статично.
Мы не смогли это сделать только по техническим причинам.
Фотографические акции «Белорусского климата» -
очень объемный период творчества,
который начался примерно в 1988 году и продолжались до 1994 года.
Мы работали в молодежном театре машинистами сцены, но не любили его.
Это были я, Филипп Чмырь, Евгений Юнов, и еще целый ряд соратников.
Нам идея театра казалась устаревшей. Когда слишком глубоко погружаешься в обстоятельства, они начинают мешать смотреть со стороны.
Количество людей в нашей группе было всегда разным - от десяти до двадцати.
Идеи наших действий и представлений, которые мы фиксировали,
придумывались не только нами, но и теми,
кто был либо свидетелем нашего творческого процесса, либо участником.
Ряд съемок поначалу делал Володя Парфенок, правда, многое пока не напечатано.
Плюс ко всему - это же взгляд на происходящее вне группы. И это ценно!
Даже участие Валеры Лобко не было сторонним.
В силу постоянного общения, он был в курсе тех эмоций,
которые мы переживали, задумывая ту или иную акцию.
А Парфенок видел уже финал, реализацию.
Его эмоции не были разбавлены нашими рефлексиями.
В 1988-1989 годах мы стали устраивать перфомансы для себя.
Одним из первых масштабных ярких перфомансов с большим количеством снимков
был летний перфоманс «Покорение белорусских пустынь». 
Происходило все летом.
Группа молодых людей, ряженных в белые рубахи и военные головные уборы,
носилась по барханам под Заславлем, разрывая тишину в клочья
и изображая бунтующее войско.
Остатки нереализованного максимализма тут проявились в полной мере.
Никто из нас не служил в армии.
Плюс, сарказм и ирония скрывали внутренние переживания
и желание проявить героизм хотя бы в игре.
Отчетливой критики режима или идеологии не было.
Здесь все сплеталось воедино.
Что в итоге привело к созданию сильных в эмоциональном плане картинок.
В этой серии появилась обнаженная натура.
Снова дань тому, что стало можно.
И вдруг оказалось, что за всем этим ничего страшного не стоит!
Человеческое тело - такой же объект интереса, как и архитектура.
Почему в живописи можно, а в фотографии нельзя?
Это первое тотальное увлечение ню нашло отражение и в творчестве нашей группы.
А тем более множество известных фотографов сделало большое количество великолепных фотографий в этом жанре!
- Как вас принимали в Клубе и как произошло расставание?
- Агрессивного и жесткого отношения не было.
То, что было - это не конфликт, а противостояние.
В силу того, что наш внутренний бунт и максимализм провоцировал Клуб.
Какого-то особого расставания не было.
Даже когда Ирина Сухий перестала быть лаборантом Клуба,
мы еще долго туда ходили. Произошла еще такая вещь -
в начале 90-х все стало монетизироваться. Да и в целом, все стало меняться.
Мы стали делать больше своих самостоятельных выставок.
Акции отнимали огромное количество усилий.
До тех пор, пока близкие нашей группе люди имели отношение к Клубу,
и мы имели отношение к Клубу. В то же время Клубу надо было выживать,
а общих идей у нас не было.
Естественно, что внимание друг к другу постепенно иссякало.
- А есть ли у самой группы финальный аккорд?
- Финального громкого аккорда не было.
Вершиной всего творчества были, безусловно, «Аэронавты».
Это была не только фотография, но и книга, тексты, каллиграфия.
Был написан концерт, который долгое время исполнялся самостоятельно.
После этого был еще ряд интересных выставок.
В частности, в Голландии с очень интересным пространством.
Внимание группы ушло от демонстрации чего-то.
Мы захотели переосмыслить то, что уже было сделано кем-то до нас.
Увлечение постмодернизмом достигло апогея.
Ведь в то время фотография влияла на кино, а не наоборот.
Кино - это была плоская движущаяся картинка.
Также хотели переосмыслить эстетику и пластику каких-то вещей.
Тех же самолетов дореактивной эпохи, когда они были похожи на произведение искусства! Каждый из них создавался художником, а не дизайнером.
Конструкторы тогда говорили: «Красивый самолет всегда летает хорошо».
Они были энтузиастами, одержимыми идеей полета.
Финальной точкой в увлечении постмодернизмом
стало обращение не просто к чужому творчеству,
а когда мы вдруг начали переосмысливать свое собственное творчество.
Когда мы стали делать фотографии со своих же произведений.
В частности, «Аэронавты» - концерт, слайд-фильм по следам серии.
У меня есть фотопанно на основе моих же предыдущих графических работ.
И уже эти произведения стали самостоятельными.
Когда у меня появилась цифра - появились тотальные увлечения.
Взять тему, разобрать на мельчайшие части, зафиксировать, запротоколировать.
У Жени Юнова есть большая коллекция фотографий, снятых на мобильный телефон и отпечатанных в большом размере. Это уже не целенаправленно сделанные работы.
Они просто случались. Последние выставки состоялись в 1998 году в Голландии. Было еще несколько совместных выставок, но без вовлечения всех членов группы. 
К нашей беседе присоединился Филлип Чмырь
- Фил, вот ты сидишь дома... зимний вечер...
Есть свободное время и в голове кружится фраза: «Белорусский климат»…
Ты доволен тем, как все сложилось?
- Очень доволен!
Единственное, чего не хватает, - документация, сторонняя фиксация.
«Белорусский климат» для меня - это группа людей,
которая работала над одним проектом. Причем, совершенно разных людей.
Это и Дмитрий Строцев со своим театром, и фотографы, и художники, и музыканты.
Кто-то выдавал идею - и тут же все становились членами команды проекта.
У нас никогда не было вопроса, кто даст тот или иной свет,
спустит задник и так далее.
Минимальный состав - пять человек.
Максимально - на проект могло работать до двадцати пяти человек.
Как эта машина работала - не знаю. Это была самоорганизующаяся структура.
Но все работало.
Между собой мы договорились о том, что если работа не вписывается,
она не попадает в экспозицию. Ира Сухий сняла «Вежливый отказ» уже давно,
а на публике серия появилась только сейчас.
До этого момента она не ложилась в концепцию предыдущих выставок.
С 1988 года все выставки делались комплексно - писали музыку под площадку.
Это был специальный павильон для просмотра фотографий в специально созданной атмосфере.
- Художественную жизнь Минска конца 1980-х - начала 1990-х я помню.
Но о вас более-менее громко и внятно заговорили
именно после недавней выставки (октябрь 2012 года - авт.)
Это подтверждают и воспоминания фотографов: «Да, что-то было,
что-то оригинальное, парни задвигали что-то свое…».
Но никто из них не дал какой-то информации, которая меня бы зацепила
и я бы сам начал вас раскапывать. И только благодаря выставке мы сейчас беседуем… Что вы сами про все это думаете?
- Это означает то, что выставка сработала.
Мы зацепили людей, которые могут про нас рассказать.
Мы сами только к концу второй недели выставки начали стройно излагать материал.
Если появится кто-то, кто систематизирует все с учетом нашей точки зрения,
то, возможно, надо делать книжку или сайт, выпускать диск.
И мы сейчас говорим о том, что было до 1996 года.
После этого уже не было банды, но осталась группа художников,
которые что-то делают и помогают друг другу.
Еще один важный момент - мы в Беларуси практически не работали с 1991 года.
Все выставки были за границей.
- Можно подробнее об этом периоде?
Игорь Корзун: У нас не было такого, чтобы проходила просто выставка.
Мы приезжали в какое-то место, делали там в течение года несколько выставок.
Например, три выставки в Копенгагене.
В Берлине первый раз мы выставились в Тахелесе.
У нас была знакомая, которая видела наши работы в Минске.
Она попросила работы и через некоторое время позвонила и сказала,
что сделала нам выставку в Тахелесе. Мы тогда не понимали, что это такое.
Филипп Чмырь: Мы хотели сделать одну инсталляцию, привезли все для нее.
Идея была - масса флагов, которая развивается в центре зала, а вокруг - фотографии.
Но мощности вентилятора не хватило.
В итоге, его положили на пол, весь спандбон сшили в единую материю,
этот пол двигался. Добавили флуоресцентных красок
и в центре повесили пакеты с водой.
От двигающегося пола люди терялись и боялись ходить. 
ФЧ: Что такое Тахелес, мы на самом деле поняли уже после самой выставки.
Выставка провисела из двенадцати - пять дней, так как экспозицию ограбили.
ИК: Следующая выставка была в Кройцберге в муниципальной галерее.
На открытие были приглашены владельцы ведущих берлинских галерей.
ФЧ: Курировал выставку Ульрих фон Байрн, на тот момент очень известный
и почитаемый куратор, профессор Франкфуртского университета,
художник, режиссер, фотограф.
- А где ваша слава?
ФЧ: Для того, чтобы был результат - надо с материалом работать и его капитализировать.
А нас на тот момент это не интересовало.
Нас интересовало только воодушевление и вдохновение,
которое мы получали после каждой выставки.
Это было ценно тем, что мы могли делать что-то дальше, что-то новое.
Менеджера нам, конечно, на тот момент не хватало.
ИК: В Голландии после каждой выставки мы сразу же получали следующий зал.
Вот так от зала к залу и работали.
- Мне это напоминает средневековые уличные театры…
ФЧ: Именно так и происходило.
У нас был перерыв между Германией и Голландией и он попал на 1995 год,
когда мы сделали выставку под открытым небом и концерт в Минске.
ИК: Появился клуб альтернативной музыки «Черепаховый суп».
Музыканты минские, тщательная работа, отбор.
Это три часа интереснейшей музыки в зале и потрясающий бар.
И мы всегда заполняли пространство бара слайдами.
ФЧ: Сначала это все было на базе Русского театра,
затем - Дома ветеранов и, наконец, Купаловского театра (Национальный академический театр имени Янки Купалы, прим. ред.).
Проблема, на самом деле, была не в формате.
Проблема была в курении публики. И это была основная претензия.
Просто стоял чад!
ИК: Музыка и слайды постоянно обновлялись. Мы работали с этим проектом с 1995 года.
ФЧ: В том же году появился экологический журнал «Белорусский климат».
Сейчас он уже не существует.
ИК: Это было официальное печатное издание, с зарегистрированным ISDN.
Он не продолжил существование потому, что тем, кто его задумал и начал делать,
не хотелось писать материалы исключительно о той экологии, как мы себе ее представляем - экологии как науке.
Мы хотели писать об экологии сознания, экологии отношений.
Тогда мы поднимали вопрос, что экологичнее - электрический транспорт или бензиновый? Мы не давали ответов, мы задавали вопросы.
И в конце концов это стало напрягать тех, кто спонсировал журнал.
Они начали требовать однозначных материалов.
О том, как хорошо защищать мышек и белочек.
А о том, что настоящий урон миру, как в ментальном, так и в материальном плане,
наносит сжигание нефти или производство электро-аккумуляторов с последующей зарядкой, атомные электростанции или производство неэффективных ветряков,
- писать не надо.
Мы успели издать четыре или пять номеров.
Один номер лежал на минской выставке.
Это было одновременно еще и арт-издание.
ФЧ: У меня был ряд проектов на спонсорские деньги,
но под ними не стояло моего имени, так как это были разработки для рекламного агентства.
У Kent была концепция «Эксперименты с материей», я разрабатывал визуализацию.
Это все было сделано как большой объект.
ИК: Там фигурировали и работы «Белорусского климата».
В свое время первой такой работой стал проект для Hennesy.
ФЧ: «Белорусский климат» не перестал работать.
Он стал, скорее, инкогнито. Игорь продолжает делать работы,
Юнов продолжает снимать, только теперь это уже бигборды.
Я продолжаю делать инсталляции, только показываю их под различными брендами,
а не под своим именем.
Сейчас мы снова возвращаемся под свои имена.
В 2006 и 2007 годах в Берлине и Минске мы показывали цифровые работы Игоря.
Слайд-фильм из фото, на него положен текст, Игорь читал, Drum Ecstasy аккомпанировал.
В 2011 году мы вместе с Дмитрием Плаксом сделали аудиокнигу.
Нынешняя выставка сделана в том числе для того,
чтобы отметиться в Беларуси и снова начать тут работать.
ИК: Свое пространство приходится постоянно отвоевывать.
Кому-то что-то объяснять, доказывать.
ФЧ: Меня взбесило то,
что когда я открыл альбом про белорусский авангард 1980-1990-х годов -
я там не нашел «Белорусского климата»!
И это при том, что в Белсовпрофе мы просто жили.
Была выставка в «Палаце мастацтва».
Не говоря уже о концертах, о перфомансах, спектаклях.
- В клиновский альбом вы не вошли.
Но не вошли и в еще один альбом - «Манифест», где белорусский материал курировал Лобко.
ИК: Возможно, потому что там нам было мало места.
Разместить одну-две фотографии - это ни о чем бы не сказало.
И для того, чтобы попасть в «Манифест» -
надо было встречаться, обсуждать, тусоваться …
А мы были увлечены другим.
ФЧ: Мы тогда были в молодежных активистах, но за пределами арт-тусовки.
Она от нас откровенно открещивалась!
Недаром мы называли свою деятельность «перпендикулярным искусством».
ИК: Вот и получалось, что мы были очень сильно увлечены процессом
и не занимались своим продвижением.
У нас были придуманы выставки и перфомансы,
и мы всегда были готовы выставиться.
В Эйндховен приезжали за четыре дня, из них три дня ничего не делали,
а потом за ночь собирали всю экспозицию, весь зал и все пространство.
- А планируете ли вы что-либо сделать в ближайшее время в Минске?
ФЧ: Нет.
Я вспомнил слоган «Белорусского климата» 1988 года -
«Превратим наши дефекты в эффекты».
И у меня есть серия фотографий, который я снимал о боксе.
Я был барабанщиком, меня все знали и я везде мог ходить и фотографировать.
Выставка будет в туалете галереи «У».
И там будут выставлено несколько работ большого формата.
Еще с Игорем обсудили два проекта. Один - с его принтами либо живописью. 
ИК: Это будет проект-рефлексия.
Мы снова начинаем переосмысливать собственное творчество.
Был проект «Борцы сумо», который превратился в «Борцы с умом».
Была написана картина «Борцы сумо», огромная.
Я тогда жил на улице Могилевской и картину надо было привести в Белсовпроф.
В автобус работа не лезла, да и там толпы людей.
Поэтому я и Филипп шли с этой картиной пешком.
В итоге это получилась выставка!
Картину увидело колоссальное количество людей, пока мы шли.
Это вызвало просто фантастический интерес!
Сейчас мы хотим это повторить.
ФЧ: Какую проблему мы решали последней выставкой?
Мы получили 170 живых людей - зрителей,
не считая жен и детей, журналистов и фотокорреспондентов,
художников и искусствоведов. Кто в основном интересуется?
Мы записывали профессии.
10% человек были людьми «мирных» специальностей - врачи, учителя, маркетологи и так далее. Это означает, что современное изобразительное искусство никого не интересует. 
На выставке «Белорусский климат. Ретроспектива», Музей современного искусства, г. Минск, октябрь 2012 года. Фото: Валерий Ведренко
На выставке «Белорусский климат. Ретроспектива», Музей современного искусства, г. Минск, октябрь 2012 года. Фото: Валерий Ведренко
На выставке «Белорусский климат. Ретроспектива», Музей современного искусства, г. Минск, октябрь 2012 года. Фото: Валерий Ведренко
Что это означает, в свою очередь?
Искусство надо отправить в туалет и к людям в город.
Своего рода передвижничество.
То, что сейчас будет писать Игорь. люди увидят современным способом.
Каким?
В движении. А транспортом будут сами люди.
У нас изменилась ситуация.
И сейчас у нас не так, как на Западе: когда современный музей является местом,
куда приходят всей семьей и проводят день.
Там потребление искусство включено в ряд потребностей,
наравне с фастфудом и походом в кино.
В Стокгольмском Доме культуры есть выставочные залы,
открытые репетиционные залы, кафе, залы для чтения прессы и т.д.
Европеец привык потреблять искусство. Наши - не идут.
Значит, в нашей ситуации надо идти к людям.
Сейчас я являюсь потребителем современного искусства.
Я провожу отпуск только там, где есть галереи и музеи. Берлин, Стамбул…
Я точно знаю, где и что сейчас показывают.
И моя основная претензия к contemporary - я вижу прекрасный, отточенный язык,
но нет сообщения, которое меня бы зацепило.
Внутри у нас хорошо упакованная пустота.
Поэтому - все в туалет! Все на свалку!
Я не вижу в своей выставке ничего оригинального.
В туалете ей и место. Это то, что касается ближайших планов.
- Пусть туалеты превратятся в выставочные залы, а не наоборот…!
Спасибо, Игорь и Фил, за встречу.
Нам нужен «Белорусский климат!»
Беседовал: Валерий Ведренко
